Рыцарь-крестоносец

Хотя Филипп и его отец куда лучше переносили страшный зной, но и им приходилось не сладко. Филипп чувствовал, что уже не может двигаться дальше. Усилием воли он заставлял себя думать о более приятных вещах, чем эта голая, выжженная солнцем пустыня, вызывая в своем воображении видения прохладной, бегущей из источника воды, представляя себе журчание фонтанов в Иерусалиме или легкое прикосновение к коже тонкого шелка вместо болезненно-грубой ткани гамбизона и тяжести кольчуги, под весом которой, казалось, скоро хрустнут его кости. Замечтавшись, он представил себе, как пьет воду из кувшина, но, сделав якобы большой глоток, почувствовал во рту только привычную сухость и привкус пыли на губах. На щеку его с гудением уселась черная муха, и он смахнул ее рукой, но в этом не было смысла: целые рои мух вились вокруг каравана, усаживаясь с поразительной настойчивостью на лица и шеи людей, на крупы лошадей.

На одежде оседали тучи пыли, так что теперь даже в ослепительных лучах солнца начищенные перед походом шлемы и кольчуги не отражали ни единого блика.

Серо-коричнево-черная невероятная гусеница ползла по пескам Леванта.

– Мне надо попить, – хрипло выдавил из себя Жильбер.

Сир Хьюго поднял голову.

– Нет, Жильбер! – с трудом проговорил он. – Нужно оставить воду для лошадей. Иначе нам конец.

Жильбер послушно кивнул и снова погрузился в мучительный кошмар зноя и жажды. Филипп увидел, как в конвульсиях напрягаются мускулы на горле его друга, и обнаружил, что и его гортань сводят судороги. Он вытер губы шершавой ладонью, почувствовав, как пересохшая кожа треснула под его рукой. На мгновение он почти потерял сознание и едва не упал с коня. Когда Филипп немного пришел в себя, он решил, что больше не в силах выносить эту пытку. Он должен что-то сделать: кричать, плакать, пустить лошадь в галоп – все, что угодно, только не сидеть мешком в седле и ждать, пока тело его заживо поджарится на солнечной сковороде. Лучше уж сразу выпить остаток теплой, протухшей воды из меха, болтающегося у седла, и поскакать все равно куда, даже если в конце этого пути его ждет гибель.

Вдруг до его слуха донесся спокойный голос отца, и он подавил в себе это безумное желание.

– Мы должны держаться до конца, – говорил сир Хьюго. – Мы не должны останавливаться до ночи.

Барон повернулся к сиру Бальяну де Ибелину, отставшему от своего отряда и подъехавшему к ним.

Сир Бальян, помотав головой, оглянулся вокруг и, убедившись, что их никто не подслушивает, понизил голос до шепота:

– Нам никогда это не удастся, Хьюго, – прохрипел он. – Солдаты больше не могут идти. Возможно, будет разумнее оставить их здесь.

– Это безумие, – резко оборвал его сир Хьюго, теряя терпение.

Из-за жары и усталости он утратил свое обычное спокойствие.

– Тебе известно так же хорошо, как и мне, Бальян, что нам грозит верная гибель, если мы оставим здесь всю нашу пехоту.

– Что ж, мы обречены на гибель в любом случае, если только к вечеру не доберемся до Тивериады, а главное, до озера, – мрачно проговорил сир Бальян. – В хорошенькое дельце втянул нас Жерар де Ридфор.

Сир Хьюго лишь наклонил голову в знак согласия с его словами: они находились в таком состоянии, что даже для того, чтобы шевелить языком, требовалось прикладывать немалые усилия. Вдруг колонна остановилась на короткий привал – одна из многочисленных передышек, замедляющих движение, но крайне необходимых для частичного восстановления сил солдат, еле переставляющих ноги.

– Еще одна ложная тревога, – съязвил сир Бальян. – Неужели даже голова колонны уже не может идти вперед?

– Язычники! Язычники! – вдруг послышались крики спереди.

– Да, действительно, там, справа, на холме, – вскричал сир Хьюго, сразу же обретая голос, будто получив заряд новой энергии от сознания, что пришла пора действовать, а не просто плестись в длинной, потихоньку умирающей колонне.

Филипп взглянул вправо, на склон холма, куда указывал отец: там на солнце сверкали стальные шишаки, какие носили турки. По направлению к ним спускалась большая группа всадников; их лошади, быстро перебирая копытами, скользили в сыпучем песке. Теперь Филипп мог разглядеть и яркие тюрбаны всадников, и их белые развевающиеся одежды.

– Надеть шлемы! – скомандовал сир Бальян. – Одевайте шлемы, сеньоры, опускайте забрала!

Трубы во всю мочь играли тревогу; воздух наполнился возбужденными криками. Со всех сторон по рядам рыцарей неслись приказы: «Одеть шлемы!», «Опустить забрала!», «Готовиться к бою!» Рыцари в спешке надевали на себя громоздкие шлемы, отцепленные от седел.

Филипп торопливо закреплял шлем ремнями. На это у него ушло совсем немного времени; во время тренировок в Бланш-Гарде он уже не один десяток раз повторял эту процедуру. В возбуждении он полной грудью вдохнул в себя горячий воздух, на мгновение забывая о жаре и усталости, хотя в огромном раскаленном стальном шлеме почувствовал себя еще хуже. Крепко сжав ногами бока коня, Филипп прикрыл грудь щитом, а в правую руку взял копье. Во время этих приготовлений к бою он следил взглядом за спускавшимися с горы сельджуками.