Рыцарь Курятника

— Господин начальник полиции, — сказал Марсиаль, — ставни были закрыты, значит, ни в дверцы, ни в переднее окно ничего нельзя было выбросить. К тому же почтовый экипаж был окружен верными людьми, внимательно караулившими его. Значит, полный мужской костюм, от башмаков до шляпы, невозможно было выбросить на дорогу даже лоскутками. Притом, в какое отверстие могли их выбросить? Я сейчас осматривал карету и, если вам угодно…

— Но если эта одежда не была выброшена, — перебил де Морвиль нетерпеливо, — она должна быть в карете, и ее надо найти.

Марсиаль посмотрел на начальника полиции и приложил руку к сердцу.

— Когда я остановил карету, — сказал он с глубокой искренностью, — в ней сидел мужчина. Теперь этот черноволосый мужчина превратился в белокурую женщину — я это вижу. Как совершилось это феноменальное превращение, куда делась снятая одежда — клянусь спасением моей души, я этого не знаю, разве только…

Марсиаль вдруг изменил тон. Очевидно, новая мысль мелькнула в его голове.

— Разве только?..

— Разве только эта дама не спрятала под своим платьем…

— Это правда, — прошептал Фейдо.

Он подошел к графине, все еще неподвижной.

— Вы слышали, сударыня? — сказал он.

Графиня не шелохнулась.

— Вы слышали? — повторил начальник полиции.

Он схватил ее за руку, графиня вскрикнула, не раскрывая глаз, протянула руки, губы ее сжались, на лице было написано страдание. Она вздохнула раза два, потом раскрыла глаза и прошептала:

— Ах, какой гадкий сон! Марикита, расшнуруй платье, мне плохо… Я…

Взгляд ее наткнулся на Марсиаля.

— Ах, — закричала она испуганно, — где я?

— У меня, — сказал де Морвиль.

— У вас?… Но я не знаю…

Графиня провела рукой по лбу.

— Да, вспомнила! — сказала она вдруг. — Разве шутка не кончена?

Начальник полиции движением руки приказал бригадиру удалиться, а сам обратился к графине:

— Одно из двух, — сказал он, — или вы жертва ошибки, и в таком случае ошибку следует исправить, или вы недостойным образом обманываете полицию, и тогда будет применено наказание. Я получил относительно вас самые строгие распоряжения. Не угодно ли вам пожаловать за мной? Мы сейчас поедем к маркизу д’Аржансону. Это единственное средство покончить с неприятной ситуацией.

XXI. ЯЙЦА

В прошлом столетии на Кладбищенской улице было только два обитаемых дома с правой стороны возле площади. У одного был фасад в пять этажей на четыре окна — роскошь тогда редкая, у другого дома было только два этажа. В этот вечер единственное окно на первом этаже маленького домика было освещено, тогда как все другие дома на этой улице находились в совершенной темноте. Пробило полночь, дверь отворилась, и высунулась черная голова, три раза повернувшаяся справа налево и слева направо. Потом голова исчезла, и дверь бесшумно закрылась.

Эта голова с крючковатым носом, костлявым лбом, острым подбородком, впалым ртом, выпуклыми скулами, с волосами, больше похожими на шерсть, и двумя круглыми глазками принадлежала женщине лет пятидесяти. Тело ее было большим, сухим, костлявым и стояло на ногах, которыми мог гордиться уроженец Оверни. Костюм состоял из шерстяной юбки с толстым суконным корсажем и больше походил на мужской, чем на женский.

Заперев дверь, женщина осталась в очень узком коридоре, кончавшемся еще более узкой вертикально поднимавшейся лестницей. Широкая освещенная полоса справа, возле первой ступени лестницы, показывала на полуоткрытую дверь. Женщина толкнула эту дверь и вошла в низкую залу, освещенную большой лампой. В этой зале, меблированной очень просто, стояли комод, буфет, стол, шесть стульев и ящик для хлеба; все это было из гладкого дуба. Большой камин, в котором горел яркий огонь, и стенные часы дополняли меблировку, не отличавшуюся щегольством. Огромный глиняный горшок и котелки стояли на огне.

За столом, находившимся в центре комнаты, сидел человек и поглощал еду с проворством, показывающим превосходный желудок и прекрасный аппетит. Этому человеку могло быть лет тридцать пять. Он был стройный, высокий, с некрасивым лицом: черты грубые, нос плоский, цвет лица красный, губы синеватые, волосы неопределенного цвета. Лицо было бы почти отвратительным, если бы безобразие не скрадывалось добротой и выражением откровенности и любезности. Одет он был в костюм зажиточного мещанина: сюртук и панталоны из черного сукна, жилет и чулки — серые шерстяные, галстук — белый. Все было пошито из прочной ткани, без всяких притязаний на щегольство.

Единственной странной деталью в этом костюме была надетая на шею и спадавшая на грудь узкая черная лента с пучком черных перьев индийского петуха, связанных красным шерстяным шнурком на конце.

Хотя этот человек ужинал один, он, вероятно, был не единственным ожидаемым гостем, потому что с каждой его стороны стояло еще по три накрытых блюда, но они были не тронуты.