Рыцарь Леопольд фон Ведель

— Можете теперь уйти, люди, сегодня вечером я хочу рассказать при вас моим глупым детям, почему я была так слаба к ним! Моим детям… — и слезы полились у нее из глаз. — Это безбожное чудовище лишило их веры в мать! Гассо, пойдем со мной наверх! София, ты умная девушка, приведи ко мне Гертруду, когда сойдет твой брат. Буссо пусть ждет внизу.

Прислуга разошлась, а Иоанна с сыном поднялись в верхний этаж башни. Они вошли в комнату, бывшую фамильной библиотекой и рабочей комнатой Курта Веделя. После смерти его только одна Иоанна входила сюда. Здесь стояла конторка супруга, на стене висели его панцирь, шлем, плащ и меч. Все в этой комнате напоминало вдове о ее возлюбленном.

— Гассо, если бы тот, который носил этот панцирь, еще был жив сегодня, когда его супруга за свою великую материнскую любовь осмеяна собственными детьми, то он от ярости разбил бы свой старый ведельский щит! Ты презираешь меня, Гассо?

Молодой человек взял руку своей матери, поцеловал ее и сказал, сверкая глазами:

— Нет! Вовсе нет! Ты была для всех нас доброй матерью, и я должен любить тебя всем сердцем!

— Бог вознаградит тебя за эти слова, мое дитя, они исцеляют мою больную душу! Но почему ты так печален теперь? Я заметила, что ты сильно переменился после приезда этого адского существа! Почему?

— Вся моя радость кончилась тогда. С этого дня мы все изменились, мы не узнаем друг друга.

— Это я заметила, но, к сожалению, очень поздно. Что ты хочешь еще сказать?

— Потом случилось очень позорное дело! Буссо!..

— Ну?

— Я твой сын, матушка, но я все же мужчина, а ты — женщина, и я не могу сказать тебе этого!

Иоанна вспыхнула и тут же ужасно побледнела. Она прошлась взад-вперед по комнате и остановилась у стола супруга.

— Здесь перо твоего отца, которым он написал свое завещание. Сядь и напиши все, как мужчина и мой старший сын. Ты моя единственная защита во всем! Я же как женщина прочту это и поступлю как мать.

Медленно сел Гассо и написал все. Мать ходила по комнате с опущенной головой. Через полчаса молодой человек встал.

— Должен ли я теперь уйти?

— Нет, мы еще не все кончили. Пока смотри в окно, чтобы не видеть смущения твоей несчастной матери. Я уже знаю, что ты написал.

Гассо исполнил приказание. Дрожащей рукой взяла Иоанна написанное, села перед конторкой своего мужа, прочитала и тихо вздохнула. Потом положила она руки на стол и опустила на них голову. Это были для нее ужасные минуты. Когда она подняла лицо, оно было бледно и выражало сильное смущение.

— Гассо! — позвала она глухо сына.

Молодой человек обернулся, запер окно и сказал с грустью:

— Борк уехала! И унесла счастье моего Буссо с собой! Будь она проклята за это!

— Сын! Если ты истинный брат Буссо, то поступи с ним как отец. Я даю тебе власть, сама я не могу его видеть. Когда мы кончим все дела, отведи его в комнату и скажи, что я знаю обо всем случившемся.

В это время отыскали Буссо и, по приказанию матери, заперли его в отдельную комнату. Гассо смущенно, но энергично сообщил брату о разговоре с матерью.

— Скажи мне только одно, брат, уехала ли Сидония? — спросил Буссо.

— Ты больше не увидишь ее, ослепленный мальчик.

— В таком случае, я хочу быть рыцарем и умереть в сражении!

— Это лучше, чем вести позорную жизнь. Успокойся, мальчик, и Бог тебя простит.

По-прежнему вечер собрал всех за столом, но ужин прошел гораздо тише обыкновенного. Всякий думал об отсутствующих и об этом тяжелом дне. Над всеми витал мрачный дух.

— Перед сном, — начала смущенно Иоанна, — я вам дам наставление, подумайте о нем после молитвы. В нашей древней фамилии есть много удивительных преданий о традициях и обычаях, которые несведущими людьми считаются позорными. Но они высоки и чисты, как небо, а теплы, как солнце, дающее жизнь всем. Сидония предала позору и насмешкам мое обращение с Леопольдом, но тем не менее в основе своей оно вполне разумно и похвально. Кто из вас польского происхождения и знает древние обычаи своих матерей? — обратилась вдова к прислуге. — Пусть скажет об этом моим детям. Галька или Ринка, говорите! Долго ли вы кормились грудью ваших матерей?

— Я до тринадцати лет, — отвечала кухарка, — и в этом нет ничего постыдного, а, напротив, много приятного.

— Все славяне среди нас всегда сосут очень долго, — заметила Галька. — Это делается для того, чтобы ребенок, соединяясь телом и душой со своей матерью, никогда не забывал давших ему жизнь и, кроме того, был велик и силен. Всякий мужчина в Польше, не бывший настоящим молочным ребенком, не может хорошо и твердо владеть мечом, а женщина не может стать хорошей матерью.