Рыцарь ночного образа

— Добрый вечер, Ваше преподобие, как поживаете, миссис Лейкланд?

— Спасибо, прекрасно, просто прекрасно. Как вы поживаете?

Такой разговор повторялся долгими летними вечерами в Телме практически каждый день, потому что жили они в соседнем доме.

В их голосах звучало героическое усилие.

И все же они отказывались принимать, точнее брать, корзины с продуктами, что иногда появлялись незаметно у их дверей. Священник Лейкланд передавал эту милостыню время от времени заглядывавшему к ним беловолосому негру, еще более старому, чем сам священник.

— Добрый вечер, мистер Линден.

— Добрый вечер, Ваше преподобие, как поживаете, миссис Лейкланд?

— Спасибо, прекрасно, просто прекрасно. Вы не будете так добры забрать эту корзину с…

К этому времени беловолосый негр уже поднимался на крыльцо, и их голоса становились неслышным шепотом, которым они переговаривались между собой, поглядывая из своих кресел на приближающийся вечер.

Сидя как-то около нашего дома, совсем рядом с их крыльцом, я спросил у матери:

— На кого они похожи, мама?

— Они эксцентричные.

Моя бабушка засмеялась, мягко и насмешливо.

— Ты — как твой сын, он тоже никогда не отвечает на вопросы.

— Пожалуйста, давай оставим этот предмет.

— Ты всегда все предметы оставляешь — где-нибудь не там, — проворчала ее мать протестующим тоном.

— Сынок, помоги своей бабушке вернуться в дом и сделай ей чашечку какао.

— Мне не нужно в дом, и мне не нужно какао. Послушай, мальчик мой. Ты знаешь, что такое оскорбление, а им нанесли именно его, им нанесли невыносимое оскорбление епископ Дайосиз и город Телма. Как ты думаешь, почему еще они сидят здесь, как не в качестве вызова проходящим мимо людям, нанесшим им это невыносимое оскорбление, и думающим, что могут загладить его корзинами, оставленными около их дверей, когда их нет на крыльце, и почему он отказывается от морфина для своей жены, у которой боли невыносимые, такие же, как оскорбление от церкви и города Телмы.

— Мама, — сказала мама, резко вставая со своей качалки и распахивая двери в дом.

Бабушка дала ей постоять так, занявшись изучением ночного неба, а потом с безразличным видом встала и отправилась в дом.

— Это было невыносимым оскорблением, и тебе не объяснить ему, что это значило для Лейкландов, но он скоро сам узнает значение этого слова для себя самого, и я надеюсь, вынесет его так же спокойно и достойно, как выносят они.

И она ушла в дом, величественная старая тигрица.

Мой интерес к Его преподобию и к миссис Лейкланд вырос после этого до такой степени, что потребовал более пашой информации, и скоро я наткнулся на ее источник в лице одной крашеной рыжей леди по имени Пинки Сейлс, волосы которой пламенели в дни ее юности и продолжали пламенеть, когда ей минуло шестьдесят, при помощи бутылочек из аптеки. В один и тот же час голубых сумерек она быстрым шагом проходила мимо нашего дома, разговаривая со своей компаньоншей, шедшей на цепочке — пуделихе с красными, как у пьяницы, глазами. Каким-то образом им удавалось создать театральный эффект парада с оркестром, хотя оркестром был только пронзительный шепот Пинки и редкое непокорное тявканье пуделихи.

— Иди спокойно, перестань все нюхать и на все мочиться, я не собираюсь гулять с тобой всю ночь.

И я подумал, раз она разговаривает с красноглазой пуделихой, она будет разговаривать и со мной, поэтому я пристроился к ней как-то вечером, и после вежливого «Добрый вечер» сказал ей:

— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне о бывшем священнике, что живет по соседству с нами, мисс Пинки.

— Сынок, боюсь, что для такого разговора история слишком страшная, а ты слишком юный.

— Мне только хочется знать, наносил ли ему невыносимое оскорбление епископ Телмы, и что это было за оскорбление.

— Хорошо, дорогой, помог и мне отвести мою Белль до аптеки и обещай больше никому не рассказывать то, что я расскажу тебе о священнике Лейкланде, а я расскажу, что знаю. У них была дочь, ты знаешь, которая кричала из окна, и однажды, когда епископ обедал у них, эта дочь появилась у стола, притащила стул и уселась прямо напротив епископа.

— И закричала?

— Нет, бросила ему в лицо курицу.

— И все?