Рыцарь пустыни, или Путь духа

– Это не моя птица, и ты это знаешь. Заряжающий, кто подстрелил этого фазана?

– Мистер Лермер, сэр. Фазан летел над вами очень высоко, но мистер Лермер вас опередил и сбил его.

В этот момент Эдит, бледная, как мел, поднялась на ноги.

– Ступай на свое место, Дик, – сказала она. – Руперт отведет меня домой. Позвольте мне опереться на вашу руку, Руперт.

Бережно поддерживая ее, как когда-то поддерживал раненого солдата, Руперт повел Эдит в дом, до которого было не слишком далеко. По пути, расстроенный до глубины души, он говорил ей нежные слова и, в конце концов, даже назвал «дорогой» и «дражайшей». Эдит ничего не сказала в ответ, так как имела прекрасный предлог молчать, хотя, по правде говоря, она скорее была напугана, нежели ей было больно. С другой стороны, она даже не пыталась убрать его руку, которая, поддерживая, обнимала ее за талию.

Добравшись до своей комнаты, она разделась, втерла в синяк мазь, – вызывать врача она наотрез отказалась – и, сев в кресло перед камином, задумалась. Кризис назрел, и птицы в небе приблизили его. После сказанных Рупертом слов, все уже не может оставаться, как раньше. Он просто обязан сделать ей предложение. Правда, оставался вопрос: примет ли она его?

Она спорила сама с собой по этому поводу все утро и фактически уже дала отрицательный ответ. Несмотря на наставления лорда Дэвена и деньги, поступление которых зависело от ее послушания, в последнее время Руперт так сильно наскучил ей, что ей претила сама мысль о том, что он может быть ее женихом или мужем – столь велико было расстояние между ними, хотя он в своей страсти был к этому слеп. В конце концов, она решила рискнуть и покончить с этим раз и навсегда, сказав ему, что всегда воспринимала его «как друга и родственника», и не больше. Разумеется, в тех обстоятельствах с ее стороны это был бы самый щадящий шаг по отношению к нему, но Эдит такое просто не пришло в голову. Она смотрела на эту ситуацию с точки зрения собственного спокойствия и удобства, и никак иначе.

Таково было принятое ею утром решение. Проблема заключалась в другом – останется ли она верна ему вечером? Вряд ли, казалось ей.

В конце концов, Эдит обладала женским чутьем, случай же на охоте, и в частности, то, что Дик притворился, будто это не он подстрелил злосчастную птицу, добавил в ее глазах к его прочим, уже известным ей, порокам и недостаткам еще один: а именно, то, что он отнюдь не джентльмен. Он также был трус, притворившийся, будто не видит, что сделал ей больно, так как боялся гнева Руперта, хотя Эдит отлично знала: ему наверняка хотелось подбежать к ней. Ведь единственным его достоинством, за которое она могла простить ему все его прегрешения, было то, что он боготворил землю, по которой она ступала.

А вот Руперт был джентльмен до мозга костей – сильный, нежный, верный; такой грудью бы защищал ее всю жизнь. Более того, она могла бы забыть обо всех своих тревогах. Возможно, она получила бы титул пэрессы, стала бы обладательницей высокого положения и богатства, тем более что ей страстно хотелось и того, и другого. Даже в самом худшем случае она жила бы в достатке, будучи женой уважаемого человека, который любил бы ее всей душой и потому был бы готов со многим смириться.

И все же Эдит колебалась, ибо все эти заманчивые вещи можно было купить лишь ценой вечного присутствия рядом с собой Руперта, на долгие и долгие годы, пока их не разлучит смерть. В общем, она была крайне несчастна, не говоря уже о том, что у нее болело плечо. Ей страстно хотелось, чтобы случилось нечто такое, что разрешило бы ее сомнения, взяло ответственность за решение из ее рук.

На ее месте многие девушки наверняка бы искали совета и руководства у силы, которая, как им казалось, направляла их судьбы, но только не Эдит. Идеи лорда Дэвена проникли ей глубоко в душу, отчего в ней не было веры ни во что. Вернее, лишь в огромный, слепой, ужасный, бурный мир, в котором она, рожденная, как ей думалось, исключительно по прихоти плоти, блуждала из одной тьмы в другую.

Горничная принесла ей чай; на подносе также лежало письмо, пришедшее со второй почтой. Оно оказалось от лорда Дэвена и начиналось с саркастического, хотя и довольно смешного описания неаполитанской гостиницы. А вот его конец однозначно свидетельствовал о том, что целью послания было отнюдь не желание лорда развлечь ее. Говорилось же в нем следующее: