Рыцарь с железным клювом

— Знаешь, — сказал Володя, — а давай-ка сходим к матери Поганкина. Как там ее зовут? Ты вроде Шурой называл? Я не верю в то, что эта женщина могла так здорово... притворяться. Когда я слышал, как она рыдала, у меня внутри все так и крутило, самому хотелось плакать. Расскажем ей, что видели Мишку. Если увидим притворство, сразу поймем, что знает о Мишкиной затее. А если искренне обрадуется, тогда, старик, не знаю, что и делать: то ли Мишка и от нее все скрыл, то ли дело нечистое...

Кошмарик поплевал на доски эллинга, пожевал мундштук сигареты, с ленцой сказал:

— Думал я об этом. Только что нам даст визит к Поганихе? Это ж такая крокодилиха — ведро слез тебе нальет, а в натуре выйдет одна комедия. Но в общем сходим, а там решаться надо: пугать Мишку твоим пистолем и гнать его от самолета в шею или договариваться с Поганкой по-хорошему.

— А когда пойдем к Поганкиной?

— А сегодня вечером и сходим. Я после ужина к тебе зайду. Только боюсь, не засекли ль тебя конвоиры-воспитатели? Обед-то уж начался, опоздал ты.

— А это не страшно, что опоздал, — беззаботно отвечал Володя. — Я по собственному графику живу. Воспитатель передо мной по струнке ходит!

Кошмарик хмыкнул недоверчиво:

— Чем же ты его так захомутал?

— А уметь надо, — улыбнулся Володя, хотя при воспоминании о Чайковском, о таком нехорошем разговоре с ним, на душе стало тревожно.

***

Кошмарик не обманул, — видно, заела его идея распутать затейливый узелок, завязанный Мишкой Поганкиным, — пришел к окончанию ужина и с благодарностью принял Володино угощение — несъеденный с чаем коржик. Ртом, занятым сухим крошевом, невнятно проговорил:

— А чаем нас Шура напоит — запью.

И мальчики пошли в сторону пансионата, расположенного неподалеку, на том же берегу. Рядом с ним стоял кирпичный домик в два этажа, смахивающий на городской.

— Здесь пансионатские работники живут. Ничего себе устроились! Квартира номер три. Была бы только дома Шура. Впрочем, по берегу сегодня не таскалась, не видал, а то бы я ее на берегу б и расспросил.

Они уже стояли напротив добротной дерматиновой двери, и оставалось лишь нажать звонок.

— Ты, может быть, — шепнул Володя, — не сразу ее огорошишь, а подождешь немного? Посмотрим, что сама расскажет.

— Стану я с ней церемониться, — важно заявил Кошмарик и нажал на пипочку звонка.

Не открывали ребятам долго, и Кошмарик стал откровенно досадовать на то, что пришли в неурочный час. Но неожиданно из-за двери послышался вопрос, заданный с опаской, голосом настороженным или даже подозрительным.

— Я это, Кошмарик Ленька, — был ответ, и дверь открылась мигом.

На пороге стояла женщина, которую Володя видел на берегу, только теперь в ее облике не было ничего скорбного: на ее худых плечах, как на вешалке, был напялен нарядный цветастый халат, а на шее, тощей, как у страуса, висели крупные бусы, едва ли не со сливу величиной. Женщина эта была не старая, но, видно, любила выпить, а потому и выглядела почти старухой с морщинистыми своими щеками, тусклыми глазами да большими мешками, висевшими под ними и придававшими лицу какой-то песий вид.

— Пусти-ка, Шура, разговор имеется, — запросто и грубовато сказал Кошмарик вместо того, чтобы распространяться о цели своего визита.

— Ну входи. А это кто с тобой? Поди такой, как ты, мазурик?

— Нет, это не мазурик. Это Вовчик из лагеря «Зеркального». Ты нам чайку поставь скорее. Разговор хороший есть.

Кошмарик, не спрашивая разрешения, прошел в комнату и Володю за собой потянул. И если дом в целом можно было за городской принять, то обстановка комнаты производила впечатление иное. Во-первых, здесь сильно пахло рыбой, висевшей на веревках, протянутых над головой так же часто, как струны у арфы. На тех же веревках болтались пучки какой-то травы, тоже издававшие запах, так что от вони, наполнявшей небольшую комнату, хотелось бежать подальше и поскорей. Вообще жилье Поганкиной напоминало внутренность избушки какой-нибудь колдуньи, так здесь было неуютно, грязно.

Когда Шура Поганкина появилась в комнате с замызганным чайником, помятым и с осыпавшейся эмалью, Кошмарик сразу же спросил:

— Рыбка-то у тебя какая, Шура! — И показал рукой на вялившихся лещей, язей, крупную плотву. — Сама, что ль, ловила или Мишка принес? В город отвезешь — хороший навар получишь!

Поганкина опешила от неожиданности, затрясла своими морщинистыми, дряблыми щечками, то ли собираясь заплакать, то ли не на шутку разгневаться.

— Малый... ты никак опупел, я вижу... — наконец сказала она как бы в замешательстве.

Володя же, видя, что Кошмарик начал грубо и неделикатно, ударил его под столом ногой, а Ленька — хоть бы хны — сидел и улыбался, пристально глядя на Поганкину.

— А что? — сказал он, будто не понимал, в чем дело. — Мишка рыбак заправский. Помню, он как-то судака на три кило при мне вытащил.