Рыцарь страха и упрека

Антон оценил заботу, есть ему, правда, не хотелось, но он знал, что, если сейчас откажется от закуски, Лена обидится, разговор дальше не пойдет. А ему теперь уже требовалось выговориться до конца. Потому он взял с тарелки вкусный пирожок, который в другой ситуации вызвал бы его искреннее восхищение и удостоился особой похвалы, отрезал вилкой кусок холодца и все это медленно прожевал.

— Так вот, — продолжил Антон свою мысль, — Барсуков, гнида, мог застрелить Павла? Мог. Я знаю, при каких обстоятельствах они познакомились? Знаю. Но если я все честно расскажу следователю, что будет? Память Павла я уже не оскорблю, его нет и найти убийцу важнее, чем сохранять видимость его светлого облика. Дело в том, что если они начнут копать и если это пойдет от меня, то всплывет фальсификация результатов служебного расследования. Это неизбежно. И получится, что всплыло это по моей инициативе. А кто эти результаты фальсифицировал, спрашивается? Те, с кем мне дальше работать, вообще-то. Даже если их уберут, то на их место придут другие, и они будут знать, кто заложил их предшественников. Скажи, я трус после этого? Трус?

Алена пожала плечами:

— Мне сложно рассуждать на такие темы. Я же не работаю в вашей системе.

— Вот то-то и оно, что в системе, а в системе свои правила, — вздохнул Антон. — Я не знаю, что делать. Думал я, думал… Решил — пусть сами пока копают. Хорош я буду, если стану рассказывать, как управление собственной безопасности за «бабки» отмазывает. Сколько мне служить после этого?

— Недолго, наверное, — согласилась Алена.

— Мне сложно и неприятно это говорить о своем брате, — продолжил Антон. — Тем более когда его уже нет в живых. Но я думаю, что чисто служебные дела тут ни при чем. Допустим, его люди кого-то разрабатывали, было в работе какое-то, к примеру, мошенничество, имелись подозреваемые. И что же, он мог бы впустить домой кого-то, по кому он работал? Он что — полный идиот? Нет. Если допустить, что Павел с кем-то договаривался, или, говоря протокольно, вошел в сговор с подозреваемым и собирался его отмазывать, выводить из дела, то опять я с трудом могу себе представить, что для этой цели он пригласил его домой. Он бы никогда так не поступил, Паша был очень осторожен. К тому же если бы он собирался кому-то помогать, то этот человек не должен был бы его убить. Зачем? Они, конечно, могли не сойтись в цене, но все это не очень правдоподобно. Так не могло быть, я в это не верю. Никто из криминала, никакие подозреваемые по делам не имеют к его убийству отношения, я в этом больше чем уверен.

Антон сделал паузу. Лена не стала прерывать его молчания, потому что прекрасно поняла, что ее муж или подыскивает какие-то важные слова, или ему трудно произнести вслух то, что он сейчас хочет сказать. Она видела, что ему нелегко. Наконец он решился.

— Понимаешь, Лен, — тихо сказал он, — я очень любил Пашку. Он был моим старшим братом. Сколько я себя помню на этом свете, он всегда был рядом. Он был мне ближе, чем родители. Их никогда не было дома, они то работали, то развлекались, а Паша всегда был со мной. Мы были не только братья, мы были друзья, понимаешь? Многие мальчишки относятся к младшим покровительственно, снисходительно, не берут в свои компании, заставляют исполнять свои обязанности по дому. В тех семьях, где есть двое сыновей, часто бывает такая домашняя дедовщина, где старший брат командует, младший подчиняется. У нас такого не было. Пашка меня воспитывал, это да, но никогда не обижал. Он защищал меня, всегда таскал с собой. Когда я был еще маленьким, он, чтобы не оставлять меня одного дома, брал с собой в свою компанию. Причем он сразу так поставил: когда он меня взял с собой первый раз, его спросили, зачем он мелюзгу притащил. И знаешь, как Пашка ответил? Он сказал: «Это мой мелкий, если он кому-то не нравится, то я пошел». И постепенно я стал гулять в более взрослой компании. Когда я вырос, у меня появились свои друзья, но Пашка все равно оставался рядом, мы были очень близки. Я и в полицию по Пашкиным стопам, можно сказать. Я очень сильно его любил.

Антон нахмурился, вытер слезы, которые внезапно побежали по щекам, еще отпил из стакана.

— Я не могу его ни за что осуждать, — продолжил он, — он был такой, какой был. Но были некоторые вещи, поступки, которые я не совсем понимал. Или вообще не понимал. Он еще в детстве был таким… Как бы это сказать… Дерзким, бесшабашным, что ли. Я помню, когда у нас появилась дача, мы пошли с ребятами ловить раков. Другие ребята там отдыхали уже не один год, знали места, где много раков. Это был наш первый дачный сезон. У речки росло дерево, Пашка немедленно на него влез. Я помню, что кричал ему, чтобы он не прыгал, даже плакал, потому что тогда еще какое-то кино было про мальчика, который прыгнул с дерева в воду и с ним что-то случилось. То ли позвоночник сломал, то ли погиб даже. Ведь неизвестно, какое там дно, мне стало за него страшно, хотя я еще маленький был.

— И что он? Прыгнул, конечно?