Рыцарь темного солнца

– С ними все в порядке. Им послышался шум в другом конце галереи, и они пошли посмотреть, что там происходит.

– Но они вернутся! Как ты выйдешь отсюда?

– Так же, как и вошел: Филибер отвлечет их.

– Значит, ты не один?

– Разумеется, нет.

– Господи, – сказала Мадленка, – как я рада тебя видеть!

Она расплакалась. Боэмунд поморщился: как и на большинство мужчин, женские слезы действовали на него угнетающе.

Мадленка была далеко не глупа и, заметив его реакцию, быстро вытерла глаза и коротко рассказала о том, как продвигается ее дело.

– А Август посоветовал мне признать, что я сумасшедшая, – горько закончила она. – Знаешь, похоже, он ко мне неравнодушен.

Если она рассчитывала вызвать в крестоносце ревность, то ее ожидания не оправдались.

– Теперь это уже неважно, – проворчал фон Мейссен. – Оставаться здесь тебе нельзя. Если ты поддашься и признаешься в одном, они повесят на тебя все остальное. Да, конечно, убить тебя не посмеют, но то, что заточат в монастыре до конца твоих дней, – как пить дать. И Август тебе не поможет: против воли своего дяди он – ничто. За год, тем более за два он найдет себе невесту и забудет даже, как тебя зовут.

– Значит, выхода нет? – печально спросила Мадленка.

– Есть. Тебе надо бежать отсюда, и я пришел за тобой. Собирайся.

Хотя Мадленка и сама придерживалась того же мнения, она ощутила нечто вроде протеста, который не замедлила довести до своего собеседника:

– Бежать? Опять? Но если я убегу, то тем самым признаю, что все, что обо мне говорят, – правда!

– Мадлен, – произнес крестоносец очень серьезно, подойдя к ней и взяв ее за предплечья, – речь идет не о разговорах горсти жалких дураков, а о твоей жизни. Поэтому умоляю тебя поторопиться. Я не предлагаю тебе ничего бесчестного, поверь. Первое время ты отсидишься в крепости, в Торне или Мальборке, а затем поселишься в любом городе нашего государства. Я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь, и ты заживешь так, как сочтешь нужным.

Мадленка, кусая губы, смотрела на него.

– А почему ты мне предлагаешь все это? Никто и никогда не сулил мне столько хорошего.

Крестоносец пожал плечами.

– Я еще не забыл, чем тебе обязан, – сказал он с расстановкой. – И потом, когда в прошлый раз меня обвел недоумок Яворский и я был вынужден сидеть и смотреть, как тебя уводят, я поклялся, что не оставлю этого так. Есть люди, от которых обидно терпеть поражения, и князь Август принадлежит к ним. Поверь мне, ты можешь на меня положиться. А теперь забирай свои вещи и идем.

Мадленка понимала, что раздумывать ей, собственно, не над чем. Он прав, как был прав всегда: оставаться здесь – гибель. И все же она была задета, что, упоминая о причинах, побудивших его вернуться за ней сюда, в логово врага, он и словом не упомянул о том, какие чувства она в нем вызывает. Хотя, с другой стороны, может, оно и лучше, что не упомянул, наверное, их и не было, чувств-то.

– Хорошо, – сказала Мадленка, решившись, – я тебе верю.

Она повернулась, и в это мгновение дверь, ведущая в спальню, приотворилась на ширину ладони. Мадленка закоченела от ужаса. Крестоносец резко обернулся.

У входа сидел пушистый горностай панны Анджелики и смотрел на них своими умными глазками-бусинками.

Прежде чем Мадленка успела пошевельнуться, он подскочил к крестоносцу и с удивительной легкостью взобрался к нему на плечо.

Глава 9, в которой Мадленка на собственном опыте убеждается, что никому нельзя доверять

Тысячи мыслей взметнулись вихрем в голове девушки, появление ручного горностая испугало ее. Она была убеждена, что пакостница-литвинка находится где-то поблизости, и, стало быть, ни она сама, ни Боэмунд не могут считать себя в безопасности. Мадленка метнулась за дверь, но во второй комнате никого не оказалось. Она отважилась даже выглянуть в коридор. Там должны были находиться двое стражей, но их почему-то на месте не оказалось, и Мадленка решила, что Филибер, скорее всего, отвлек их ударом по голове и уволок в укромное место.

Закрыв за собой обе двери, Мадленка вернулась в спальню и только тут обратила внимание на то, что горностай ведет себя как-то странно. В самом деле, с чего бы это он, который раньше никому не давался в руки, стал прыгать на плечо незнакомцу? Более того, треклятый зверь ворковал и мурлыкал, как кошка, крутился, распушив хвост, и терся боками о щеку Боэмунда, который переносил его звериные нежности с плохо скрытым раздражением.