Рыцарь умер дважды

Голос второй девушки журчит родником. Она наконец выпрямляется — тонкая, темноволосая, такая же рогатая и черноглазая, как и Цьяши, но нормального, даже выше среднего роста. Кожа цвета топленого молока, в то время как у Цьяши напоминает обожженную глину. Черты намного острее, хрупче; девушка ассоциируется с каким-то знакомым мне существом, но я не могу пока понять, с каким. Эта незнакомка — Кьори — вглядывается в Цьяши.

— Молодец. Но лучше не высказывайся так о Жанне. Ты забываешь, что она…

— …Твоя подруженька, которая все делает хорошо! — Ее дерзко обрывают. — Заменившая тебе меня. А также наш свет надежды!

Кьори, дернув острым и обвислым, как у Цьяши, ухом, невозмутимо продолжает:

— …ранена. Не просто так многие говорили о ее гибели. Ее наверняка настигли. Ты ведь помнишь, кто шел по ее следу?

Кто. Простое слово, а меня продирает озноб. Теряет часть лихости и Цьяши: на пару секунд сжимается, пытается стать меньше. Но, видно, она не умеет бояться долго, тут же распрямляется как тугая пружина и парирует:

— Пусть так. Вот только слушай, Кьори, эта девчонка не ранена, нет. Грязная — да, перепуганная до поджилок — да, несла чушь — да. Но кровью она не истекала. И эта ее тряпка… разве обличье воина?

— Жанна всегда приходит в такой одежде. Для ее народа она обыденна.

— Счастлив мир, где не надо носить брони и оружия да таиться в траве…

Тон Цьяши желчный, голова упрямо наклонена. Кьори все так же спокойно вразумляет:

— Прошло немало с тех пор, как Исчезающий Рыцарь покинула нас. Раны могли зажить, но не забывай: Жанна — дитя мира, где давно нет войны. Ее навыки при ней, просто ей нужно…

Незнакомка оправдывает меня так горячо и искренне. Впрочем, меня ли?

— Ладно. — Цьяши обрывает ее досадливым жестом. — Поняла! Ты видела, как эта твоя Жанна бьется, я — нет; мне нечем возразить, у меня нет и основания тебе не верить. Но, — растопыренными пальцами она тыкает себя в веки, — глазам я тоже верю, они еще меня не подводили. Девчонка не то что не умеет драться, даже не может поднять самострел.

Кьори молчит; ее рассеянный взгляд обращается на меня, и я торопливо зажмуриваюсь. Я не смогу притворяться беспамятной вечно, но пока не готова говорить с этими девушками. Надо послушать, понять. Они принимают меня за кого-то, и не только они. А главное, одна из них явно любит этого «кого-то», этим можно воспользоваться, чтобы… выбраться? Откуда?..

— Впрочем, я всегда так думала, Кьори, уж извини, — пробивается ко мне напористый голос Цьяши. — Жанна — красивый образ, чтобы вышивать ее на тряпках, принимать ее благословляющие поцелуи, чтобы она красовалась в своих белых одеждах и чтобы о ней пели песенки за выпивкой. На большее…

— Она способна на большее! — Кьори впервые повышает тон. — Всегда была, даже в день, когда явилась. Ты убедишься, едва она оправится, ты будешь сражаться с ней плечом к плечу. Теперь, когда ты в наших рядах…

Гибкая Лоза фыркает, я же холодею. Сражаться? Тошнота усиливается, и как сквозь пелену я слышу вновь смягчившийся голос Кьори:

— Не будь такой. И следи за языком, прошу. Ты совершила подвиг, выручив Жанну. Великий подвиг, слышишь? Это оценят, ценю и я. Чем ты недовольна?

— Мечтаю совершать подвиги, — колко отзывается Цьяши. — За этим и притащилась, да. Только не люблю бесполезных. В принципе не люблю, а на войне — особенно. И не нужны мне никакие вышитые девки…

— Цьяши!

Я открываю глаза в миг, когда она скидывает плащ и демонстративно топчет бело-зеленую вышивку. Подбирает часть добычи, прижимает к груди и шагает прочь, сухо пояснив:

— Пойду сдавать трофеи. Сил нет смотреть на эту неженку. Возись с ней сама, мисс жрица!

— Мисс?.. — Кьори улыбается, несмотря на гнев Гибкой Лозы. Та раздраженно поясняет:

— Так твоя подруженька говорила, мне рассказывали. Эта тоже говорит. Фу. — И злобный комок зеленых волос, самострелов и ненависти ко мне выкатывается прочь.

Кьори стоит, нервно стиснув перед грудью тонкие руки. Она смотрит не на меня и не вслед подруге, а на одну из гроздей светящихся грибов. Девушка огорчена, а может, задумалась. Наконец она поднимает плащ, бережно отряхивает, вглядывается в лик — мой лик — на грубой ткани… и грациозно разворачивается ко мне настоящей.

— Слушаешь? Так я и знала. Не злись, она горячится, потому что ревнует. Мы были в детстве неразлучны, она… Ох, я не о том! Жанна, милая, милая моя…

Кьори говорит быстро, на последних словах спешит ко мне, не отводя жгучего испуганного взгляда. Я смотрю в ответ, но не двигаюсь, пытаюсь понять, о ком же, о каком существе напоминает изящная незнакомка. Образ настойчиво маячит на краю сознания, но ускользает.

— Ты не умерла, — внезапно охрипнув, продолжает она. — Ты вернулась. Я так боялась, я думала, все кончено, если бы ты только знала, как я сожалею, и… просто скажи. Как ты? Я… я…

Она запинается, останавливается, смотрит — пытливые глаза на нежном лице. Она ждет, и мне приходится, разомкнув сухие губы, ответить:

— Если быть честной, мисс… неважно. Или даже прескверно. Где я нахожусь?