Рыцарь умер дважды

Меня — тревожит, ведь я видел только, как захлопнулась дверь. Слышал, как Эмма, тщетно силясь заплакать, шепчет: «Умерли… умерли…». Амбер ничего не объяснил, он отрешенно глядел куда-то в пустоту, а потом коротко спросил: «Помощь нужна?». Перевязывая раненых, мы тоже не говорили; теперь же он болтает, как мне кажется, о чем-то не о том. Но…

— Нет, — спокойно отвечает он. — Не тревожит. У них все будет хорошо. Неси херес.

— Ты так себя убеждаешь? — спрашиваю даже скорее сочувственно, чем раздраженно. — Амбер… Великий ты или нет, но провидец у вас, если не ошибаюсь, попугай. Ты просто… ушел. Мы все ушли оттуда, ничего так и не сделав. И мы не можем знать…

— Можем, — удивительно ровно, мягко отзывается он и поднимает руку. На ладони зажигается искра. — Можем, потому что все время, что я то лежал в одном ящике, то выбирался из других, о моем мире заботились. И он бы его так не оставил.

— Ты о…

Он кивает.

— И я бы выпил за него, Мильтон. Правда, выпил бы. Странно это — пить за врагов, да?

Странно. И по-своему правильно. Мы поняли это еще под Петерсбергом.

…Я ведь вспомнил его там, в башне, — индейца, который лет двадцать пять назад ходил в Оровилл за книгами. Я видел его в лавке, а один раз он наблюдал, как я прямо в порту зашиваю ножевую рану бедолаге, которого не мог транспортировать. Краснокожий был тогда молод, но я легко вспомнил своеобразное благородное лицо, пытливый взгляд, череп в высоко зачесанных волосах. Закончив, я спросил, что ему нужно, не помочь ли. Он покачал головой и, не оборачиваясь, ушел. Мне тогда сказали: «Не обращай внимания, старина, это Блаженный Койот. Так его зовут даже свои, потому что любит сюда таскаться таращиться на нас». Со временем, видимо, он обрел новое имя. Злое Сердце. И, как и прошлое, оно ничего не отражало.

— Все чаще думаю: мы были с ней похожи, с… Жанной.

Я потираю лоб. Да. Возможно. Я уже не уверен, что хоть немного знал девочку, надевшую мне на голову венок, когда я вернулся с Гражданской войны.

— Полюбили одного человека, по-разному, но все же. И оба успели побыть его врагами. Забавно, да?

Снова не отвечаю. Я смотрю на блеклый снимок, сделанный заезжим фотографом. Девочки. Старшие Бернфилды. Я. И мир всего один.

— Мильтон. — Амбер, привстав, дергает за рукав. — Я понимаю, что заслуживаю презрения и желчного укора, но не немого же!

— Да. Забавно.

Больше я со словами не нахожусь и прикрываю руками лицо. Как я устал…

— Мильтон. — Он зовет снова, теперь садясь. Смотрит, слабо улыбаясь, и это редкая улыбка, к которой я так и не привык: ее место всегда занимают сценические или просто наглые. — Послушай. Ей хорошо. Можешь верить в рай, или в то, во что китайцы, или в Небесный Сад, в который верят у нас. Но… ей хорошо. И вам всем тоже должно быть. И будет.

— А тебе? — невольно улыбаюсь в ответ, качая головой. — Амбер. Не может быть «хорошо». Ты ведь почти изгнанник. И…

— Изгнанник, каким и был, — беззаботно отзывается он. — Славная участь. Особенно если есть кому написать пару писем, есть простаки, верящие, что ты мошенник-мистификатор, и есть, где… ну ты же понял, да?

Он опять оживленно щелкает пальцами. И я все-таки иду за хересом. За окном уже поднялось солнце, так ясно и приветливо синеет небо.

И с каждым шагом, странно умиротворенный, я наконец перестаю думать о землях под небом совсем другим.

ЭПИТАФИЯ ПЯТАЯ КЛЯТВА ПРЕЕМНИКА

[БЕЛАЯ СОЙКА]

Я помню Жанну — Исчезающего Рыцаря — ту, которой не знал. Я помню ее волосы цвета молодой коры, и зеленые глаза, и сбитые в кровь ноги. Помню, какой она была в бою и как улыбалась в мирные минуты. Помню, как мой вождь говорил: одного ее слова достаточно, чтобы переметнуть на свою сторону любое сердце.

И его сердце переметнулось.

Я помню: ту, кто отнял жизнь Исчезающего Рыцаря, ждала казнь. Я должен был беречь ее и охранять, пока Злое Сердце не вернется, но она сбежала, очнувшись, и пришла к собратьям. Она рассказала им о том, что совершила, и попросила оборвать ее жизнь. Все равно она больше не была нужна им: не осталось могилы в Змеиной лощине. Светоч воскрес и покинул мир, а мой вождь умер. Говорили, он вспыхнул яркой звездой, а второй вспыхнула Жанна. Я слышал это от тех, кто никогда не видел звезд, и, отягощенный скорбью, не знал, верить или нет.

Я помню: в день, когда жрицу должны были казнить, я снова взял нож, подаренный вождем в далекую странную ночь. Все зачарованное: перья, оружие, даже некоторые медицинские предметы — с его смертью рассыпалось, не осталось ничего. Нож же, лишенный чародейства, все так же сиял зелеными камнями рукояти. Я снял ее, как уже сделал однажды. Я увидел листок бумаги. Он больше не был пуст.