Рыцарь умер дважды

– Так скоро? ― Голос девушки дрожит. ― Она ведь…

– Она сегодня сделала достаточно, а может, и слишком много. Проведи ее домой.

Воля Омута кивает и протягивает мне руку. Я задерживаюсь, поворачиваю к Вайю голову.

– Спасибо, ― шепчу совсем глухо.

– И тебе. ― Он ненадолго удерживает мою ладонь и добавляет: ― Береги себя.

Почти нет запаха цветов. Ему все равно, кто я, все равно, что я ухожу. Как, по сути, всем им, они тоже любили мою Джейн. И именно здесь, сейчас, я окончательно и беспощадно понимаю: любовь заслужена. Джейн заслужила всю любовь, которую унесла в могилу. Во всех мирах. И никогда не была обязана ею делиться.

Я берусь за прохладную руку Зеленой Леди, и мы идем вперед. Я задерживаю дыхание, прежде чем нырнуть, но даже не успеваю почувствовать, что мне не хватает воздуха. Я открываю глаза уже одна, лежа на прелой листве меж Двумя Озерами. Платье сухое. Впереди темнеют обтянутые прогнившей тканью срубы мертвых индейских домов. Я в Оровилле. Я дома.

…Я боюсь каждой тени, хотя в небе ласковое солнце. Незнакомцы чудятся мне среди развалин, за деревьями и даже на дороге к поместью. Я то и дело оборачиваюсь, как воровка, не хочу, чтобы меня ― такую оборванную ― увидели и начали расспрашивать. Мне везет: я добираюсь до ворот незаметно и так же незаметно ухитряюсь пробраться к черному входу. Взбегаю по лестнице, и тут никому не попавшись, пересекаю, оставляя грязные следы, коридор. На следы плевать: скажу, что гуляла. Главное ― умыться, и причесаться, и переодеться, и потом спрятать платье. Таков мой план, но первое, что я делаю, ― смотрю на часы. Удивительно… с моего ухода в лес прошло немного; если учесть дорогу, я не отсутствовала и двух часов, в Агир-Шуакк же прошла четверть суток.

Остывшая вода есть, а вот сил нет, ― и перед тазом и кувшином я опускаюсь на колени. Сутулю спину, складываю руки у груди.

– Я дома, Джейн…

Взгляд падает на ее застеленную кровать, ее тумбочку. Нет ее книг, нет флакона с духами, нет почти ничего: мать все куда-то убрала. Лишь две вещи на месте ― фигурки. Лис из светлого дерева и койот из темного. Интересно, задалась ли мама вопросом, откуда второй зверек? Я точно не задаюсь, не могу больше, слишком страшно, слишком бессмысленно.

Я поднимаюсь и вынимаю собственную фигурку ― енота ― из ящика шкафа. Аккуратно обтираю и сдуваю пыль, после чего ставлю к Джейн на тумбочку: подальше от койота, поближе к лисе. Три вырезанных зверя глядят на меня осмысленно, как настоящие.

– Я дома, Джейн. Ты ждала?

Ненадолго замираю с зажмуренными глазами, солнце пробивается сквозь веки. С усилием расправляю плечи и иду умываться.

Впереди решения, которые нужно еще принять, и неопределенные события, которых предстоит дождаться. Но все это далеко. Время есть. Достаточно.

– Я дома, Джейн. Привет.

На самом деле ждать недолго. В городе скоро появятся новые лица.

Эпитафия вторая Разум друга

[Винсент Редфолл]

Я помню мисс Джейн Бернфилд ― мою сестру по общине.

Память останется со мной до последнего вздоха; ее не ослабит даже безвременная кончина мисс Джейн. Ведь предки, от которых я неодолимо далек, верили: смерть ― не конец и ничто не покидает мир без следа. Мои нынешние братья учат иначе, но если вчитаться в христианские тексты, можно понять: в наших верованиях немало общего. И те, и другие велят не страшиться испытаний и обещают вечность чистой душе. Разнятся лишь лики этих испытаний и имена обещанных вечностей.

Я помню мисс Джейн со дня, когда мне было десять, а ей ― что-то около пяти. Мой некровный, но роднейший из всех живых отец взял меня на вечер к друзьям, мистеру и миссис Бернфилд. Повзрослев, я понял, что люди эти достойны и храбры, ведь с Генри Бернфилдом я однажды очистил город от поганейших отбросов человеческого рода. Но ребенком я здорово дичился чужих, кроме учителей и рейнджеров. С Бернфилдами мне тоже было неуютно, как бы ни пытался глава семейства со мной пошутить, а его супруга ― меня приласкать. Так что меня не заставили участвовать в беседе, а попросили занять дочерей Бернфилдов, игравших в саду.

Так появилась в моей жизни мисс Джейн. Именно ей я всегда отдавал неосознанное предпочтение перед сестрой; позже это переросло в дружбу, насколько возможна дружба между законником и дочерью городского богача, между краснокожим (как испокон веков ошибочно15 зовут наш народ) мужчиной и бледнолицей девушкой. Да, я помню мисс Джейн. Очень ярко, прямо с того вечера в саду, когда она догнала меня в салках, повалила на траву, ткнула пальчиком в грудь, прищурилась и наконец важно произнесла: «Ты индеец? Значит, не можешь быть Винсентом. Ты должен быть Черной Пантерой! Ясно?». Она тогда картавила; «пантера» получилось у нее как «пантегха».