Рыцарь золотого веера

– Мне хотелось бы поехать с тобой, Уилл. Но, боюсь, такое путешествие мне сейчас не по силам. Кроме того, я должен быть рядом со своим кораблём и со своими людьми. Ты можешь взять любого по своему выбору.

– Тогда я возьму Мельхиора Зандвоорта.

– Отличное решение, Уилл. Хорошо, бери Мельхиора и отправляйтесь с Богом.

Уилл кивнул. Теперь им потребуется вся помощь, которую им сможет дать Господь. Если сможет. Он взглянул на Тадатуне, стоявшего с крайне серьёзным видом, на Косукэ но-Сукэ, медленно поднимавшегося на ноги, не замечавшего, казалось, вызванного им испуга, на священника, что-то разочарованно бормотавшего, затем на стоящих кругом людей, шептавшихся друг с другом.

На всех, кроме одного человека, стоявшего немного в стороне у порога дома, рядом со своим отцом. Веер Магоме Сикибу висел на руке, безвольно опущенной вниз, пока она в отчаянии глядела на Уилла. Но, встретившись с ним взглядом, она вскинула руку, расправила веер, словно он был продолжением её пальцев. Она прикрыла лицо, и веер тут же снова упал. Уилл проклинал про себя яркое солнце, слепившее глаза, проклинал многообразие красок и жестов, мелькающих вокруг него. Было почти невозможно разглядеть выражение её глаз, понять, что она хотела сказать этим жестом – приподняв и опустив веер. Несомненно только то, что его глупый взгляд смутил и обеспокоил её. Веер снова очутился на своём месте, но теперь она отвернулась.

Магоме Сикибу.

Это было, по крайней мере, что-то похожее на корабль, вспоминал потом Уилл. Длиной галера была около сорока футов, и с приличной скоростью она скользила по спокойной воде, увлекаемая вперёд ударами весел – по дюжине с каждого борта. Но только потому, что вода спокойна. Из Бунго они отбыли не столь уж немедленно, да и прилив, пройдя шесть тысяч миль открытого океана, заставлял лодку нырять и взлетать на волну, раскачивая её при этом с боку на бок. Водяная пыль высоко взлетала над хрупким носом судна, заставляя гребцов горбиться и цепляться с угрюмым упрямством за вёсла. Но через час они нырнули в скалистую бухту и очутились в скопище островков, отделённых рифовой грядой от открытого моря. Вода здесь была спокойна, словно в озере, а её густой синий цвет наводил на мысль о бездонных глубинах. Да, эти кораблики были созданы именно для таких вод – точно так же, как финикийцам было достаточно их галер для плавания по Средиземному морю. Только выйдя за Геркулесовы столбы, они поняли, что им понадобятся суда с лучшими мореходными качествами.

Теперь гребцы запели, погружая весла в воду, самураи заняли свои позиции на носу, позволяя ветру играть блестящими бумажными вымпелами, трепещущими на их шлемах; солнце сияло на оружии и доспехах. Отличные у них доспехи – разрисованные самыми разными красками, среди которых преобладали красные, чёрные и золотые тона. Знаков различия не было заметно, хотя у всех было одинаковое оружие – длинные мечи в белых ножнах, и Уилл не сомневался, что они принадлежат к одному отряду.

За исключением своего предводителя. Косукэ но-Сукэ не надел доспехов и не прошёл на нос лодки, а оставался всё это время в самом удобном и безопасном месте – на корме. Он сидел, спрятав руки в рукава своего кимоно, сшитого из очень дорогого шелка, с рисунком в виде трёх цветков в круге. Цветки, сильно напоминавшие мальву, опирались стеблями на края круга и сходились в центре. Широкополая крестьянская шляпа защищала голову от солнца, из-под тульи виднелось его худое вытянутое лицо, казавшееся ещё более длинным из-за обвислых усов и узкой бородки. Выглядел он мирно и расслабленно. Но на поясе его красовались два меча – отличительный знак самурая.

Интересный народ, подумал Уилл. И живут в интересной и красивейшей стране. Мирный вид озера, по спокойной глади которого скользила лодка, контрастировал с горами, окружавшими их со всех сторон. Горы рвались ввысь, ввысь, на вершинах многих из них все ещё виднелся снег, несмотря на летнюю пору. И красивый народ к тому же. Некоторые из них. Он не мог забыть лицо Магоме Сикубу, её радость, когда она поняла, что его всё же не вздёрнут на крест и не оставят умирать страшной и позорной смертью. К этому воспоминанию примешивалось и другое, более раннее, – о том, как она абсолютно невозмутимо стояла рядом с бадьёй, в которой он, обнажённый, стоял на коленях, и его обмывала нагая молодая женщина. И обо всех других членах команды, за купанием которых она наблюдала. Это воспоминание было поистине смесью кошмара и наслаждения: с одной стороны, невероятная мысль о том, что обнажённые тела и всё, что за этим могло и должно было последовать, никак её не трогали. С другой – почти столь же немыслимое предположение, что если обнажённое мужское естество ничего для неё не значило, то это лишь потому, что она повидала его слишком много; и, развивая мысль до логического завершения, – где же будет тот порог, после которого она почувствует тревогу и шок из-за проявления желания? Где? И, помимо всего прочего, он всё ещё ощущал лёгкое прикосновение её руки.