Рыцари Белой мечты (Трилогия)

Но Кирилл серьёзно ограничил круг общения августейшей семьи, и без того не то чтобы широкий. Всё это было сделано для того, чтобы Александра Фёдоровна не подверглась влиянию каких-нибудь авантюристов, как это было во времена распутинщины.

Регент с довольной улыбкой осматривал укрепления и охрану, салютовавшую приехавшему Верховному Главнокомандующему. Между Однако на лицах солдат и офицеров нельзя было не заметить тени волнения. Похоже, слух о недуге императора всё-таки пошёл гулять. Значит, ещё день-другой, и об этом станет известно в столице. А ещё в течение недели — во всех губернских городах Европейской России. Надо было срочно действовать. Может быть, следует использовать такую волнительную новость для удара по оппозиции? Тогда следует на каждом углу кричать о том, что Алексей на краю смерти, что император серьёзно болен, и эта новость затмит другие, возможно, ещё более важные? А пока суд да дело…

Да, так и следует поступить.

— Ваше Высокопревосходительство! — Боткин находился в отвратительном расположении духа.

Он до белых костяшек сжимал кулаки, ходил из угла в угол, не обращая внимания на мятый пиджак и всклокоченную бородку. В глазах его застыла тревога, так сказать, высшей пробы.

— Скажите, как он?

Кирилл кивнул на двери покоев императора. Оттуда раздавались девичьи всхлипы. Кажется, Анастасия плачет…А может, Мария…Молодые княжны боятся, что потеряют брата.

— Мы не можем остановить кровь, идущую из носа, поминутно меняем ватные тампоны: они насквозь пропитываются. Ещё день, а может, два, и…И, боюсь, наступит непоправимое.

Боткин, не выдержав волнения, ударил кулаком по столу. И Кирилл, и охрана, и придворные с медиками сделали вид, что ничего не заметили.

— Может быть, требуются какие-то лекарства? Только скажите, и я всё привезу, — регент заложил руки за спину и тоже принялся ходить по приёмным покоям.

Раз в минуту-другую они встречались посередине, бросали друг на друга многозначительные взгляды и расходились. Так продолжалось долго, очень долго. Наконец Боткин произнёс:

— В общем-то, пора издавать бюллетени о состоянии здоровья Его Императорского Величества…Однако мы будем бороться за его жизнь. Попробуем кое-какие лекарства. Будем молиться, чтобы кровь перестала идти. Уже не раз и не два Господь проносил, и здоровье Алексея Николаевича оказывалось вне опасности.

— Хорошо. Я не буду беспокоить императора, скажите, если случай представится, сообщите о моём визите. И, прошу Вас, сделайте всё возможное, чтобы спасти императора!

Кирилл с надеждой посмотрел на Боткина. Тот остановился, не успев занести ногу для очередного шага, и совершенно спокойно ответил:

— Можете быть уверены: я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы сохранить Его Императорское Величество для России!

В Боткине говорила гордость придворного врача и уверенность в собственных силах. Да пусть хоть петухом кричит, только бы спас Алексея! Только бы всё обошлось и на этот раз!

— Всецело полагаюсь на Вас, — кинул регент и направился к начальнику отделения Службы имперской безопасности в Царском селе.

Пробыв там около получаса и отдав приказания, касающиеся обеспечения охраны императора, Кирилл отбыл в Петроград. Он прибыл как раз вовремя: ровно через день должна была открыться мирная конференция…

Уже на вокзале, едва ступив на перрон, Великий князь оказался в гуще событий. Вокруг мельтешили люди, спешившие побыстрее покинуть поезд и оказаться на Невском проспекте, где назначен был парад моряков и солдат особо отличившихся в ходе войны частей. Сюда брали "с бору по сосенке": проспект должен был окраситься в червонно-чёрные цвета георгиевских ленточек и зазвенеть от бесчисленных медалей и орденов. Батальон лейб-гвардии Кирилловского полка должен был возглавить шествие, тут же должны были оказаться и бронеавтомобили.

Кирилл, ни на что не отвлекаясь, устремился в Штаб отдельного корпуса жандармов: здесь должно было собраться совещание, на котором решится исход предстоящих событий…

Как ни странно, в то же время, буквально в ту же минуту, в одном из залов Таврического дворца собрались "либеральные" министры. Здесь были Милюков, Гучков, Коновалов, Терещенко, Львов и, конечно же, Родзянко. Звали и Мануйлова, но тот был всецело поглощён работой над готовившейся реформой образования. Во всяком случае, именно под таким предлогом министр народного просвещения отказался придти на "частный и конфиденциальный разговор". Господа совещавшиеся оказались взвинчены до предела. Даже обычно спокойный, даже меланхоличный, Гучков кусал губы от волнения, ходил из угла в угол, заложив руки за спину, и бубнил себе что-то под нос. Терещенко, в невероятно дорогом фраке, выписанном прямо из Лондона, смежил веки и делал вид, что ушёл в глубокие раздумья. На самом деле он просто ждал, чтобы кто-нибудь всё-таки начала разговор. Милюков, единственный, кто хранил спокойствие из собравшихся, протирал пенсне, изредка бросая вопросительные взгляды на игравшего желваками Родзянко и устремившего в пустоту взгляд Львова.