Рыцари былого и грядущего. Том I

Преподобный Иоанн жил в VIII веке. Он был визирем в Дамаске. По-нашему – премьер-министр. Прославился он своими великими богословскими трудами, ему был дан от Бога великий дар слова. А потом визирь решил уйти в пустынный монастырь. Так вот игумен первым делом строжайше запретил ему писать на бумаге хотя бы слово и работу дал в самый раз подходящую для визиря и богослова – чистить сортиры. Монастырские отхожие места той поры ни мало не напоминали изящные ватерклозеты, которые чистил теперь Сиверцев. Иоанну приходилось в буквальном смысле голыми руками выносить нечистоты. И великий человек безропотно принялся выполнять самую низкую и грязную работу в монастыре. Позднее, конечно, пришло для преподобного Иоанна время сказать своё слово в богословии. И слово это было исполнено подлинного смирения, которое составляет самую суть христианства. Визирь богословствовал бы иначе. Вряд ли человек, привыкший повелевать огромным множеством людей, да ещё на Востоке с его традициями раболепства перед повелителями, смог бы уберечь свою душу от яда гордыни. Игумен указал бывшему визирю путь к духовному совершенству.

Сиверцев вспомнил слова отца Августина: «Поменьше богословствуй, чадо. Самая сильная богословская мысль, которая тебя посетила – намерение чистить сортиры». Теперь Андрей понял, что батюшка тогда вовсе не иронизировал, а, напротив, предостерегал от соблазнов суемудрия, которые частенько подстерегают новоначальных христиан. Сейчас, когда невыносимое внутреннее напряжение схлынуло с его души, он с улыбкой подумал: «Если Августин поставил меня чистить сортиры, значит в богословы готовит». Конечно, Сиверцев понимал, что ему не суждено быть кабинетным мыслителем. Ему назначен Богом путь меча. Но ведь каждый тамплиер – немного богослов, а иначе какой же он тамплиер?

«Всё будет. Всё ещё будет», – радостно подумал Сиверцев. Слёзы облегчения текли по его щекам. Среди послушников Ордена этого можно было не стесняться. Андрею вдруг очень захотелось в храм на богослужение, чтобы вознести хвалу Господу. Он был счастлив, что внутреннее отторжение от церковной службы не навсегда сковало его душу.

Через несколько дней к нему зашёл Дмитрий. Сдержанно улыбнувшись, он протянул руку:

– Здравствуй, господин капитан.

– Здравствуйте, мессир. Но я больше не капитан.

– Ты был и будешь русским офицером. Ты заслужил капитанские звездочки без ущерба для чести. Здесь у тебя всё нормально?

– Именем Господа, мессир.

Андрей прекрасно понимал, что отношения между ним и Дмитрием принципиально изменились. Когда он был гостем Ордена, они с Дмитрием могли общаться на равных, как два бывших советских офицера. Теперь послушника и командора разделяют множество ступенек иерархической лестницы. Андрей понимал, что не может теперь даже по имени обратиться к рыцарю в белом плаще. Было заметно, что Дмитрий стал строже, официальнее, выражая дружеское расположение к Андрею одними только глазами. Впрочем, командор принёс с собой нечто более материальное, чем просто взгляд. Протянув Андрею наручные часы, он сказал:

– Хочу сделать тебе подарок. Держи. Швейцарские.

– А разве тамплиеру можно иметь собственность, да ещё такую дорогую?

– А ты разве уже тамплиер? Ты дал монашеские обеты? – Дмитрий демонстративно рявкнул: – Примем в Орден – сдашь в казну, – и тут же жизнерадостно расхохотался – Шучу, конечно. Тамплиеру разрешено иметь в собственности личные предметы первой необходимости, а часы к таковым, безусловно, относятся. Тамплиерский запрет на драгоценные металлы здесь тоже не нарушен, в этих часах нет ни грамма золота или платины.

Андрей не удержался от сарказма:

– Когда буду чистить унитазы, часы, наверное, лучше снимать?

Дмитрий оценил сарказм и ответил в том же духе:

– Часы водонепроницаемые. Сплав прочнейший, не поцарапаешь. Так что можно не снимать.

– Спасибо, мессир, – просто сказал Сиверцев. Он понял, что это подарок не от командора, а от друга.

Когда они прощались, Андрей почувствовал, что первый, самый тяжёлый период его испытания закончился. Все эти месяцы он видел мир как сквозь амбразуру дота-формат вселенной угрожающе, гнетуще сузился. Теперь вселенная вновь обрела присущую ей бесконечность. Во время богослужений ему было по-прежнему тягостно, но уже не настолько, искорки радости вспыхивали в его душе всё чаще. Однажды к нему подошёл суровый брат Зигфрид и коротко отрезал: «Теперь тебе положен один день отдыха в неделю. Имей разум распорядиться этим днём с духовной пользой».

***