Рыцари былого и грядущего. Том II

– Вот Аль Хорезми. Ему принадлежит описание всей обитаемой части мира, основанное на географии Птолемея. Но это ерунда. Зачем нам знать про мир, который ещё не завоёван? Всё равно что считать персики в саду у соседа. Интереснее его работы по математике.

– Говорят, Аль Хорезми изобрёл арабские цифры?

– Нет, это индийские цифры. Аль Хорезми их только заимствовал. А вот квадратные уравнения никто до него решать не умел. Это ценно. В астрономии он мало что открыл, однако, сделал нечто весьма полезное – составил для халифа аль-Мамуна свод нескольких индийских астрономических таблиц, известный под названием Синд Хинд. Вот она, эта книга. А вот «Звёздный канон» Абу Рейхана Беруни.

Рашид продолжал расплываться в блаженной улыбке:

– Я слышал про эту книгу, мечтал её найти, да где уж… Говорят, Абу Рейхан намекает на то, что земля вращается вокруг солнца.

– То же мне открытие. Индусы за несколько столетий до Беруни знали, что земля вращается вокруг своей оси и вокруг солнца. Но это пустое знание. Оно ничего не даёт.

– А книги индусов у вас есть?

– Нет. Зачем? Арабы выжали из индусов всё, что нужно. Но у индусов нет ни слова о том, что Аллах желает от нас.

– Говорят, погрузившийся в море знания, не жаждет берега.

– Так говорят глупцы. Мы все должны стремиться к берегу, ибо наш берег – Аллах. А имам – путь к Аллаху. Познать имама – единственное к чему надо стремиться.

– Но разве математика поможет нам в этом? Здесь у вас есть замечательные книги знаменитых математиков – ибн ас-Салиха и ибн ас-Саффара. Человек не может считать себя мудрым, если не знает их книг, но разве они пишут об имаме?

– А ты читал эти книги?

– Пытался. Понял, конечно, не много.

– В этом всё и дело. Знаешь ли ты что есть алгебра?

– По-своему представляю, но затрудняюсь выразить.

Хасан усмехнулся и взял с полки небольшую книгу. Рашид прочёл на обложке: «Омар Хайям. Трактат о доказательствах». Хасан с неожиданной для него назидательностью школьного учителя заговорил:

– Вот, что пишет Хайям: «Искусство алгебры есть научное искусство, предмет которого составляет абсолютное число и неизмеримые величины, являющиеся неизвестными, но отнесённые к какой-нибудь известной вещи, по которой их можно определить. Эта вещь есть количество или отношение». Ты понял, что это значит?

Рашид беспомощно помотал головой.

– Но как же можно говорить про имама, не понимая простейшего? Скажи мне, имам является неизвестной величиной?

– Так, должно быть.

– Но является ли он величиной измеримой?

– Это доступно лишь повелителю.

– Это никому не может быть доступно.

Хасан поставил на полку «Трактат о доказательствах» и взял в руки другую книгу. Он смотрел на неё, не раскрывая.

– Самая ценная работа Омара Хайяма: «Толкование трудностей во введениях к Эвклиду». Если бы ты мог понять, о чём пишет здесь Хайям… Этот человек – завоеватель нового царствия разума. Его мысль поднялась до высот, казалось бы, совершенно недоступных человеческой мысли. Он фактически стёр грань, отделявшую иррациональные величины от числа. Есть величины, про которые можно доподлинно сказать, что они существуют, это доказано со всей неопровержимостью. До определённого предела их можно даже выражать и записывать, но невозможно выразить целиком. Невозможно в принципе, это совершенно не зависит от нашего искусства. Наступает предел, после которого каждый новый знак стоит кровавых слёз, но окончательное выражение остаётся по-прежнему недоступным. Таков и есть скрытый имам. Мы должны стремиться к нему, мы обязаны пытаться его познать, но мы никогда его не достигнем и не познаем. В определённый момент язык человеческих слов становится совершенно бессмысленным и бесполезным, дальше ты можешь двигаться, выражая плоды своего познания на языке алгебры, но и этот язык в своё время становится столь же бессилен. Тогда алгебра уже не нужна. Как ты думаешь, Рашид, что тогда нужно?

– Тогда нужен Хасан ас-Саббах.

– Правильный ответ. Но совершенно бесполезный.

Рашиду стало не по себе. Он почувствовал, что надо хоть о чём-нибудь спросить:

– Говорят, что Омар Хайям был вашим другом?

– Никогда. Я в глаза не видел этого рифмоплёта и пьяницу. Не знаю даже, жив ли он теперь. Если подох – не велика потеря.

Хасан сел в кресло. Невозможно было понять, спит он или бодрствует. Пока повелитель находился в таком состоянии, Рашид не решался даже рассматривать книги. Казалось, прошла вечность, когда летописец услышал тихий шипящий голос Хасана:

– Ты покинешь Аламут сегодня до заката солнца.

– Аламут в осаде, мой повелитель. Впрочем, я пройду через сельджуков. Клянусь, не скажу им ни слова о том, что видел и слышал в Аламуте.

– Ты можешь рассказывать им всё, что захочешь. Сельджуки, если говорить языком математики – «величина, стремящаяся к нулю». Они достойны внимания не более, чем назойливые мухи. А в Аламуте, как ты заметил, нет мух. И никогда не будет. Ты напишешь мою биографию?

– Да, повелитель, напишу. И буду как о высшей чести просить о том, чтобы поднести вам свой скромный труд.