Рыцари моря

Не один еще раз Месяц видел в городе Йоли Запечного Таракана. Но все как-то мельком: то он на улице появится на миг среди прохожих – бледный и худой, с темными кругами под глазами, – то на рынке выглянет из-за чьей-нибудь корзины – поедающий оброненный кем-то кусок булки, – то у дверей церкви или госпиталя – выпрашивающий милостыню среди детей, подобным же образом собирающих средства на обучение музыке. И всякий раз, когда прим карлик замечал, что Месяц видит его, он старался побыстрее скрыться. Туго приходилось Запечному Таракану на остывшей печи… А однажды Месяц увидел, как какой-то худосочный мозгляк избивал Йоли – избивал беспощадно, превращая лицо карлика в сплошную рану, избивал, а глаза его при этом выражали некое особое, болезненное даже, удовлетворение. И чтобы кто-нибудь из горожан не остановил его и не прервал удовольствия, мозгляк, побивая несчастного, приговаривал, что делает это за воровство, – что украл у него этот подлый нищий рыбку, и уже не в первый раз! Да вот попался!… Месяц остановил того мозгляка, отведя и заломив за спину его костлявую руку. А тот, не будь дурак, здесь же завопил, что будет жаловаться городскому совету на самоуправство этого чужака. Но подошли подмастерья в фартуках и, не обращая внимания на вопли и угрозы, дали мозгляку изрядного пинка, – чтоб неповадно, сказали, было впредь так жестоко избивать ребенка. Мозгляк бежал, изрыгая проклятия, а Месяц поднял Йоли с земли и, бесчувственного, отнес его на «Юстус». К счастью, оказался на месте Морталис, который, раскрыв свой рундучок, применил к карлику два-три снадобья; и от действия его благородного искусства Йоли быстро пришел в себя и к тому же обнаружил такой аппетит, что съел и выпил столько, сколько было бы не под силу самому великану Хрисанфу или Андресу. Все, кто при этом был, очень сочувствовали Запечному Таракану и восхищались мастерством датчанина. Однако Морталис отвечал на похвалы скромно и уверял, что всякий мало-мальски грамотный лекарь дал бы пострадавшему для возвращения чувств те же средства; что же касается голода – так он возбужден не снадобьями, а нищенским образом жизни и холодом на дворе. Месяц вместе со всеми хвалил ученого Морталиса, радовался от всего сердца, что будет теперь на когге собственный лекарь, но ему и в голову не приходило, что лекарь этот всего лишь через день-другой, больше, чем кому бы то ни было, понадобится ему самому.

Несчастье случилось глубокой глухой ночью, когда Месяц, разведавший тайную дорогу в Бюргерхауз и из него, воспользовался той дорогой во второй раз, и когда он, опьяненный ласками Ульрике, вдыхающий аромат роз со своих ладоней, пробирался темными улицами к пристани. В то время он меньше всего думал об опасности, он мог предвидеть тогда единственную опасность – споткнуться и свернуть себе шею. И дабы этого не произошло, он внимательно смотрел под ноги. Человека же, следовавшего за ним по пятам, он не видел и не слышал – так ловок тот был… И вот в одном из темных проулков тот человек перестал красться, он в несколько сильных быстрых прыжков настиг Месяца и всадил ему в спину нож. Острие ударило в лопатку и не вошло глубоко. Человек ударил во второй раз. И снова только ранил, так как лезвие уперлось в позвонок и не причинило большого вреда. Схватившись за рукоять меча, Месяц повернулся и тут получил третий удар – удар в живот. Он так и не вынул меч из ножен; руки его поймали руки врага и крепко сжали их. И так они стояли несколько мгновений, Месяц и тот человек, – очень близко один к одному, лицом к лицу, молча борясь руками и тяжело, шумно дыша; пальцы у обоих были скользкими от крови. Месяц разглядел глаза этого человека – обезумевшие от ненависти и одновременно какие-то неживые, как стеклянные шарики, чуть навыкате глаза Герхарда Гаука. Месяц вынул из раны нож и замахнулся, Гаук вырвался и бежал. И здесь силы оставили Месяца. Последнее, что он чувствовал, – это холод, он входил со спины и уверенно и неотвратимо разливался по всему телу, а из раны, которая, казалось ему, рассекала его надвое, истекало подаренное ему тепло Ульрике…