Рыцари морских глубин

— Морфлот, ясное дело…

— Орденов — аж два!

— То не ордена… То знаки воинской доблести. Второй класс… Отличник ВМФ… У мово Митьки такой…

— Будет врать–то…

— Говорю тебе — такой же! Только у моряков с якорем, а у Митьки с крылышками и с винтом…

— Хрен у него с винтом! Он же в стройбате служил!

— Га–га–га…

— Да будет вам…

Спорят тихо. Благо, первой стопки ещё не приняли. Бросают взгляды в мою сторону.

— Третий моряк в нашей Боровлянке. Мишка Захаров, Колька Луконкин. Теперь вот, лесников сын.

— Ох, и пьют морячки…

— Поглядим… Отец–то, Григорий Зиновеич, силён на выпивку мужик…

— Да кабы Генка в него телом пошёл… Мелковат супротив Григория Зиновеича…

— Ничё-ё… Как пить будет… Флотские, в кино я видел, водку черпаками хлещут… Им, вроде как, положено к обеду…

— Да ну-у…

— А то…

Обстановку гулянья в нашем доме по случаю моего приезда в отпуск я представлял себе ещё на лодке. Знал: будут приставать с выпивкой и наблюдать за мной. Сколько выпил, как пил, закусывал или занюхивал. Упал сразу или на ногах держался.

— Ты там, в отпуске, флотскую марку не роняй, — наставляли меня перед отъездом годки. — Пей, сколько наливать будут…

— Ошалели! Больше одного стакана на осилю. Свалюсь в полный отруб… Как мне марку держать?

— Перед выпивкой сливочного масла наглотайся. Да побольше съешь. Не забалдеешь, факт. Испытано, — поучали годки. — Да смотри, больше поллитра не пей. К тому времени гости сопьются, попадают. Кто под стол, кто башкой в тарелку с винегретом. Про тебя и забудут. Вот тут и завязывай.

Я так и сделал. Незаметно вошёл в кладовую. На полках горками кружки мороженого молока и колобки домашнего масла. Настоящего, сливочного коровьего масла! Жёлтого, вкусного, пахучего! Отколол ножом кусок величиной с кулак, раздробил на мелкие кусочки и один за другим отправил в рот. Зарядившись таким антиалкогольным средством, протиснулся в горницу между скамьями, стульями, табуретками, уже занятыми сельчанами.

Столы, покрытые белыми скатертями, расшитыми по краям узорами — красными вишнями, ломятся от салатов, пирогов, блинов, булок, сушек, домашних пряников, копчёного сала, грудинки, варёного мяса дичи, жареной рыбы, традиционных тарелок с густым клубничным киселём. Женщины, помогающие матери на кухне, разносят гранёные стаканы, до краёв наполненные мутно–зеленоватой вонючей самогонкой. Подходят и ко мне. Ничего не остаётся, как взять стакан, осторожно, чтобы не расплескать, поставить перед собой. Ума не приложу, как буду пить его. Такое количество обыкновенной воды не просто осилить, а тут мерзкая, отвратительно пахнущая гадость. Все взоры обращены на меня. Сию чашу придётся испить. Нельзя разочаровать ожидания земляков.

— За приезд сына!

— За службу морскую!

— За флот Тихоокеанский!

— За подводников! — наперебой, под звон стаканов сыпятся возгласы тостов.

Я встал со всеми, поднял убийственно–страшный в своей полноте стакан. Заколыхалось в нём ужасающе–отвратительное дерьмо, от одного взгляда на которое едва не стошнило. Чокнулся с кучей таких же полных стаканов, протянутых ко мне со всех сторон. Всё! Миг испытанья настал. Делать нечего. В безысходном отчаянии зажмурил глаза, сделал небольшой вдох, как учили на лодке пить неразведённый спирт, и в несколько глотков опорожнил злополучный стакан. Глубоко выдохнул. Занюхал выпитую самогонку корочкой хлеба. Сел, ткнул вилкой кусочек мелко нарезанного сала, не торопясь зажевал под пристальными взглядами гостей.

На минуту в горнице стало тихо. Вдруг все разом зашумели.

— Могёт, ничего не скажешь…

— Силён, морской бродяга!

— Да, в отца пошёл…

— Мариманы глыкают её родимую как воду…

— Ой, горе мне, горе! — всплеснула мать руками. — Отец лакает самогонку без меры. И сын от него не отстаёт. И надо же! Ещё в эти самые, в моряки, взяли. Они пьяницы все…

Второй, третий стаканы пошли легче. Я уже не ощущал тошнотворного запаха самогоной дряни.

В горнице к тому времени не продохнуть от табачного дыма, смешанного с сивушным перегаром. Шум, гвалт. Перебравшие гости стараются перекричать друг друга. Звон разбиваемых стаканов, упавших со стола тарелок. Кто пляшет, кто поёт.

Осоловелый отец с размаху бьёт кулаком по столу. Чашки подпрыгивают, ложки летят на пол.

— Сынка! Етит–т–твою в панталоны мать! Дай пять… Как у вас в морфлоте говорят? Всё пропьём, но флот не опозорим… Сынка! Ети–т–твою в жерди мать!

Отец пьяно плачет, роняя голову на стол.

Иван Рязаев рывками дёргает гармошку. Она то басит, то взвизгивает. Навалясь на меха, моторист в такт хрипло подпевает:

Белый камень… Белый камень…

Белый камень пять пудов…

Не зальёшь водой мой пламень,

Пойдём, милка, до прудов…

Из прихожей доносятся пьяные голоса:

— А я говорю — у Митьки такой значок… Только с пропеллером…

— Трепи больше.! Язык у тебя с пропеллером…

— А–а–а… Не веришь? По мордасам хошь?! П-получай!