Рыцари свастики

— Многие студенты нашего университета знают имя журналиста Вальтера Биркнера, мужественно отстаивающего свою точку зрения и свои идеи, несмотря на травлю правой печати и подлые выходки фашиствующих молодчиков.

В этом месте в зале раздалось несколько выкриков «Пфуй!».

— Да, да, уважаемые господа, — твердо продолжал Мёле, — постоянная травля и физическая расправа — это фашистские методы. И мы высоко уважаем мужество господина Биркнера, разоблачающего опасность новой волны великогерманского национализма, на гребне которой уже появилась неонацистская пена.

Дискуссия была оживленной и интересной. Студенты живо и с одобрением реагировали на аргументы Биркнера и часто аплодировали ему. Были, естественно, и несогласные с ним. Но их точка зрения не нашла поддержки у большинства. Никогда еще Биркнер не чувствовал такого морального удовлетворения, как в тот вечер после дискуссии. Там он познакомился с интересными ребятами. Ему особенно запомнилась Эрика Лихтенбург, симпатичная блондинка с умным, настойчивым взглядом больших серых глаз.

Она долго расспрашивала его о гейдельбергской истории и потом сказала, что у нее там был друг, который присутствовал на дискуссии.

— Почему был? — заинтересовался Биркнер.

— Я с тех пор не поддерживаю с ним никаких отношений. Не могу простить, что он был в числе тех, кто провоцировал вас.

— Ну, это вы слишком строги, Эрика. Если он был не согласен со мной, это еще не значит, что он был на стороне тех, кто набросился на меня. Я уверен, что человек, с которым вы дружили, не мог быть плохим.

Конечно, он сказал так, потому что ему хотелось сделать ей тогда комплимент. И не напрасно. Она благодарно взглянула на него.

Больше всех был потрясен дискуссией Вебер. Когда они возвращались домой, он сказал Биркнеру:

— Сегодня я убедился, что ты прав. Мы не одни, нас много. Только мы еще не нашли друг друга. А искать надо. Именно сегодня, иначе завтра может быть поздно.

После этого Хорст Вебер стал активным помощником Биркнера. Он вместе с ним подбирал материалы, следил за прессой, делал вырезки. А сегодня он вместе с ним приехал на учредительный съезд новой партии. Он был там, в зале, и поэтому Биркнер так легко сдался, когда его не пустили распорядители. Он все равно будет иметь информацию из первоисточника. Несмотря ни на что…

Холодный ветер стегал лицо колючими дождинками. Биркнер не обращал на них внимания. Волны воспоминаний захлестывали его. Конечно, не все было так мрачно и безнадежно. Были и успехи, была поддержка со стороны умных и добрых людей. Но как бы хотелось, чтобы это были не редкие проблески солнца на хмуром осеннем небе, а яркое солнечное полноводье. И снова к нему пришли мрачные мысли: «Выдержу ли это единоборство? Как мало все-таки союзников! И как трудно доказать, что демократия может быть беззащитной».

Впереди уже была видна его гостиница. Он шел по тускло освещенному тротуару в тени больших деревьев. Прохожих было мало. Когда он проходил мимо огромной липы, кто-то схватил его сзади за локти. Сильная рука обвила и сжала шею.

Роланд

— Здорово, старина!

— Привет, дружище! Вот это да! Тебя и не узнать совсем, загорел, весь оброс мускулами, как будто тебя тренировали на роль современного Тарзана.

Герд с восхищением смотрел на Роланда Хильдебрандта, которого не видел несколько месяцев.

— Ну рассказывай, как дела? Где побывал за это время? — Герд нетерпеливо дергал его за пуговицу куртки.

— Нет, так не пойдет, — серьезно ответил ему Роланд.

Они стояли у главного входа университета, и торопливо сновавшие студенты то и дело задевали их.

— Я предлагаю тут же укатить на твоем «вагене» 20. Айда ко мне на чердак. У меня есть несколько бутылок отличного кульмбахского пива. И мы обсудим не спеша все мировые проблемы. Идет?

Роланд так заразительно и смачно обрисовал ситуацию, что Герд не стал долго сопротивляться.

Через несколько минут они уже сидели у него под крышей.

Герд окинул взглядом хорошо знакомую мансарду. Он не был здесь, пожалуй, с мая. Сейчас был конец ноября. Обстановка комнаты почти не изменилась. Только на стене теперь висела сабля и крест-накрест с ней — старый изогнутый нож с резной ручкой. Такие ножи Герд видел в фильмах о пиратах. На письменном столе лежали большие морские ракушки. Он взял одну из них и поднес к уху. До него явственно донесся далекий шум прибоя.

— Что, слышно, как поет океан? — улыбаясь, спросил его Роланд.

Герд кивнул.

— Да, старина, море — это прекрасно. Ничто не может сравниться с ним. Я бы рассказал тебе, какое оно, море. Но боюсь, что не сумею передать и малой толики того, чем оно действительно является. Море — словно настоящая, большая любовь. А разве ты можешь рассказать другому, что такое любовь? Ее надо чувствовать самому. Когда она приходит, тебя поднимает ввысь неведомая сила и несет куда-то вдаль. Ты не знаешь, куда и зачем, и, отдавшись всецело этому чувству с сердцем, замирающим от сладкой жути, летишь навстречу зыбким миражам счастья, к берегу Смутной надежды, в бухту Неизведанных наслаждений…