Рыцари света, рыцари тьмы

— Я потрясен, мальчик мой. Не упомню, чтобы ученик так хорошо отвечал. Я слышал многих не хуже, но вряд ли найдутся лучше. Теперь я понимаю, отчего твой отец так доволен. Если ты будешь так же держаться завтра, то легко преодолеешь все трудности церемонии. Ну, а сейчас сам задай мне любой вопрос, какой только пожелаешь.

— О собрании?

— Я сказал, какой только пожелаешь.

— Мессир, я хотел прояснить кое-что… насчет… Что значит «восхождение»? Что это такое?

— Ха-ха! — рассмеялся рыцарь. — Я должен был предугадать, что ты задашь именно тот вопрос, на который я не могу ответить. Не могу, мальчик мой! Только не этот. Но завтра в полночь ты и так все узнаешь — как и то, почему я не мог рассказать тебе об этом сегодня. Спроси меня о чем-нибудь другом.

— Видите ли, сир, поскольку члены братства знают о моем ученичестве, кое-кто из них предостерегал меня, что восхождение… небезобидно… что оно таит в себе огромные опасности… но я подозреваю, что они просто морочат мне голову, поэтому не хочу тратить время на выяснение такой ерунды…

— Тогда спроси о чем-нибудь стоящем.

Гуг поколебался, покусывая верхнюю губу, а затем выпалил:

— Почему я, мессир? Почему не мой брат Вильгельм?

— Ага, значит, тебе и это известно. А я все гадал, знаешь ты или нет. — Смутный силуэт сидящего рядом рыцаря шевельнулся. — Кто сказал тебе?

— Мой отец, а потом и дед. Они оба наказали мне ничего не говорить Вильгельму, поскольку он даже не слыхал о собраниях и не принадлежит к братству. Я спросил, о каком братстве идет речь, ведь Вильгельм и есть мой брат, но они воздержались от пояснений. Прибавили только, что я все пойму после собственного восхождения, а пока они не вправе ничем дополнить уже сказанное… Однако они предупредили, что если я хоть словом обмолвлюсь Вильгельму, то лишусь возможности вступить в их ряды. А я до сих пор не уверен, хочу ли я принадлежать к какому бы то ни было братству — чем бы оно ни занималось и как бы его ни ценили другие люди, — если для этого мне придется отречься от родного брата.

Сир Стефан помолчал, потом заявил громогласно:

— Никакого отречения не потребуется, мой Гуг, но я понимаю, что тебя тревожит. Я когда-то тоже побывал в твоей шкуре и испытывал такие же сомнения по тем же самым причинам. Моего старшего брата обошли вниманием — в точности как сейчас Вильгельма.

— Но почему? В чем же причина?

По голосу юноши было заметно, как он страдает.

— Он ничем не хуже, просто он… молод.

— То-то и оно, что молод… и слаб к тому же, признаешь ты это или нет. — Слова, раздававшиеся во тьме, звучали веско и отчетливо. — Он старше тебя на два года, а ты уже намного обошел его по части рыцарской доблести и заслуг. Как долго юноша остается лишь юношей, перед тем как стать мужчиной? Ваш Вильгельм, как некогда мой брат Ричард, пока старается — и довольно успешно — избежать звания настоящего мужа. А ведь речь сейчас именно о мужественности, мой Гуг.

— Что ж, может, и верно, но ведь Вильгельм однажды назовется бароном Пайенским.

— В отличие от тебя. Тебе обидно?

Гуг сморгнул; он не ожидал, что его об этом спросят.

— Нет, конечно нет. Я никогда и не стремился стать бароном. Просто мне кажется, что если он достаточно хорош для такого титула, то и в ваше братство, наверное, достоин вступить?

— Отнюдь. — Сир Стефан был прям и категоричен. — Его никто не выбирал стать наследником вашего отца. Ему просто повезло. Перворожденный сын — избранник, хотя и не по личным качествам. Если Вильгельм будет слишком слаб, глуп или деспотичен для своего титула, то весь вред, причиненный им, сможет исправить впоследствии его преемник. Если же он выкажет слабость, будучи членом братства, это может погубить нас всех.

Сир Стефан замолк, обдумывая сказанное, затем продолжил:

— Событие, к которому ты сейчас готовишься, то бишь восхождение, дарует тебе возможность вступить в ряды удивительного товарищества, общины, служащей высоким идеалам и хранящей роковые тайны. Корни его уходят в глубокую древность, а его история ведет свой отсчет от истоков античности. Тебе, Гуг, пока это неведомо. Знаешь ли ты, отчего?

Гуг покачал головой, но тут же сообразил, что сир Стефан, вероятно, во тьме его не видит.

— Нет, — промолвил он.