Рыцари, закованные в сталь

За эти две недели он не раз навещал старого священника, и им было что сказать друг другу. Однажды теплым солнечным утром, когда он и старый священник прогуливались по саду аббатства после одной или двух партий в шашки, молодой человек начал рассказывать о своих планах, надеждах и амбициях более свободно и открыто, чем когда-либо раньше. Он поведал священнику все, что ему открыл граф относительно несчастий отца и о том, как все, кто посвящен в эту историю, помогают ему вернуть семье прежнее положение. Отец Эдуард немало добавил к тому, что Майлз уже знал, он рассказал кое-что такое, о чем не подозревал или предпочел умолчать граф. Кроме того, он объяснил молодому человеку причину долгой и страшной неприязни, которую король чувствовал к слепому лорду, а заключалась она в том, что лорд Фолворт был одним из советников короля Ричарда в те старые времена и что в немалой степени его стараниями король Генри, тогда граф Дерби, был изгнан из Англии. Слепой лорд уже не служил, живя частной жизнью, однако он долго и серьезно препятствовал отречению короля Ричарда. Он рассказал Майлзу, что в то время, когда сэр Джон Дейл нашел прибежище в замке Фолворт, месть в любой момент могла обрушиться на отца, и нужен был лишь предлог, вроде укрывательства такого заговорщика, как сэр Джон, чтобы окончательно расправиться с Фолвортом.

И Майлз не мог не признать, что король имел много серьезных оснований для недовольства таким неуемным противником, каким был слепой лорд.

— Но, сэр, — сказал он, внимательно выслушав приора, — быть враждебно настроенным и участвовать в заговоре далеко не одно и то же. Может быть, мой отец и был врагом Болингброка[19], но разве можно утверждать, что он замешан в заговоре?

— Нет, — ответил священник. — Что за вопрос? Если бы я считал твоего отца предателем, думаешь, я стал бы разговаривать с его сыном? Нет, Майлз, я хорошо и очень давно знаю твоего отца и могу сказать, что мало встречал людей такого редкого благородства. Я лишь пытаюсь объяснить, что король небеспричинно преследует твоего отца. Возможно, есть какие-то резоны и у графа Альбана. Так что тебе, в свою очередь, не следует питать злобу к королю за то, что случилось с твоей семьей, ни даже к Уильяму Брукхёрсту. Ведь даже самые жестокие из наших врагов и даже злодеи считают свои поступки оправданными.

Так говорил мудрый старый священник, живущий в мирной обители, вдали от жестоких страстей и кровопролитных стычек. Если бы не монастырское уединение, вряд ли бы он так благостно рассуждал о врагах и злодеях.

— Стало быть, вы думаете, — сказал Майлз, — что я поступаю дурно, намереваясь вступить в смертный бой со свирепым графом Альбаном, который искалечил тело и судьбу моего отца?

— Нет, — задумчиво ответил отец Эдуард, — я так не думаю. Война и кровопролитие кажутся мне тяжким и греховным делом, но Бог допустил в мир зло. И порой оно искореняется жестокими мерами.

Майлз не совсем понял, что имеет в виду старый священник, но ему было ясно: его духовный отец не считает злом замышляемую битву с графом Альбаном.

Вскоре Майлз был уже во Франции в отряде лихого солдата удачи, каким оказался лорд Джордж. Он провел здесь всего шесть месяцев, но эти месяцы очень изменили его жизнь. В жестоких битвах, которые разгорелись под стенами Парижа, в разгульной жизни, которую он наблюдал при бургундском дворе в самом Париже после перемирия — в обществе блестящем и подлом, остроумном и жестоком, — развеялись многие наивные иллюзии юности, и характер Майлза быстро приобрел мужскую твердость. Война, кровь, зло, которое он видел, были беспощадным испытанием для его души, и я не могу не восхищаться моим героем, который с честью выдержал его. Он больше не был тем невинным подобием сэра Галаада, тем мечтательным юношей, что предстал в своих чистых одеждах перед королем, посвящающем его в рыцари, но его суровой и сильной натуре претили безнравственность и разврат, царившие вокруг него.

И вот однажды его нашел гонец. Он доставил письмо от графа, предписывающее Майлзу без промедления возвращаться в Англию и прибыть в Хаус-Хаус близ Лондона. Майлз понял, что его час настал.

Солнечным апрельским утром он и Гаскойн проскакали мимо караульных будок заставы Тэмпл, оставив позади старый Лондон с его блеклыми каменными стенами, кривыми грязными улочками, деревянными домами и островерхими кровлями, над которыми высился купол собора св. Павла[20]. Перед всадниками лежала широкая полоса Стрэнда[21], по одну сторону от него виднелись крыши дворцов духовной и светской знати, по другую — раскинулся одетый первой зеленью Ковент-Гарден (или, как его тогда называли, Конвент-Гарден, то есть монастырский сад). Далее простиралась гряда невысоких холмов с огромными каменными мельницами, крылья которых медленно вращались под напором легкого апрельского бриза. Потом показались Шотландский дворец, Уайтхолл и Вестминстер[22].