Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

Что касается Бенедикта де Сент-Мора, тот в своем «Романе о Трое» принизил Ахилла, поскольку тот для убийства Гектора идет на подлость. А как бы иначе этот «смерд» (culverz, серв) мог убить «лучшего рыцаря в мире»[243]? И Бенедикт, прежде чем вернуться к любви Ахилла к Поликсене, успевает развить две любовных линии, каких прежде не было: любви Брисеиды к троянцу Троилу, а потом, когда ее вернули отцу, находящемуся в рядах греков, — ее любви к одному из последних, Диомеду. Значит, одну druerie можно забыть ради другой. Офранцуженная женщина здесь не безутешна, смена мужчин у нее вызывает лишь ряд приятных мыслей.

Могут ли столь деликатно-изысканные создания сосуществовать в одном и том же романе с воинским остервенением, с беспощадной борьбой не на жизнь, а на смерть? Здесь, несомненно, слабое место этих романов. Автор «Романа о Фивах», похоже, из всех трех наиболее склонен вносить в греческую войну элементы рыцарской мутации. Вот рыцарь Алексей; он видит, как перед одними из семи ворот города убивают коней, и слышит, как пехотинцы подшучивают над этим. И тут вовсю дохнуло классовой борьбой: «Бей пехоту, — говорит он, — никаких поединков, и не трогать ни одного рыцаря»^{946}. Пленных брать не будут, и сброд (использовано это слово: racaille) перестанет убивать наших коней. Однако один неприятельский рыцарь, у которого есть лишь копье и щит (то есть ни меча, ни кольчуги), «пылко бросается в бой и обращает на себя внимание»^{947}. Но греки избегают схватки с ним, они опасаются его убить — настолько плохо он защищен. Ведь, в конце концов, рыцарский бой — не резня! Что же делать? Алексею приходит в голову остроумная мысль, достойная француза. Благородному сорвиголове наносят удары прутьями, как школяру, а не мечом. От них он, возможно, потеряет лицо, но не жизнь. Фарс воистину хорош и был бы достоин персонажа Ордерика Виталия! И этот фарс «не одному рыцарю внушил больше зависти, чем рыцарство»^{948} (в смысле — боевой подвиг).

К сожалении, и при самых лучших намерениях не всегда просто добиться, чтобы благородные мужи не убивали друг друга, и чтобы дамы не плакали, и чтобы не возникала смертельная ненависть. Возьмите грубого, верного и доблестного Тидея, друга Полиника и противника юного Атиса — последний сражается на стороне Этеокла из любви к его сестре Йемене. Влюбленный в Йемену, Атис выглядит браво: надо его видеть на кастильском коне, опоясанным мечом, со щитом на шее. Возможно, он слишком хорошо это знает и чересчур поддается искушению пощеголять. «В одном я нахожу его безумным», — отмечает автор: действительно, «совершив множество рыцарских подвигов, он безрассудно сбросил кольчугу, желая выйти на поле боя и объехать его, чтобы вызвать восхищение»^{949} (зрелищем своего торса); он по легкомыслию считал, что находится во Франции ХII в.! Тидей при виде этого считает долгом его спровоцировать, остеречь, советует ему, с долей снисходительности, отправиться «в покои» (чтобы любезничать) и хочет слегка проучить своей крепкой рукой, как в другом случае Алексей проучил фиванца. Он наносит удар, рассчитывая пробить только щит Атиса, но, увы, удар оказывается смертельным. Тидей искренне расстроен, с досады он бросает копье и отпускает коня. Умирающий юноша успевает простить его, назвать «другом», доверив ему заботы о своем прахе, заявить об удовлетворенности тем, что убит достойным человеком («цветом рыцарства»). Взаимное уважение противников не было чуждо и «жестам», но здесь оно обретает новую силу.

Между тем Йемена и Антигона далеки от того, чтобы чувствовать себя безутешными героинями античной трагедии, «белыми вдовами»[244]. Объезжая Фивы, они полюбовались подвигами Атиса, а потом потеряли его из виду, следя за подвигами Партенопея, за которым тянется и его павлиний хвост, и сердце старшей. «Они шутят и смеются, говоря о друзьях, они ссорятся из-за их подвигов, ибо каждая полагает, что избрала лучшего, по меньшей мере надеясь на это»^{950}. Каждая из них отдала другу рукав. И тем суровей будет траур, потому что любовь Исмены «не была игрой». Как знатная дама XII в. она избирает стезю монахини и убеждает короля — своего брата основать женское аббатство, где будут молиться за душу Атиса, погибшего у него на службе^{951}.

Однако оказывала ли она умиротворяющее влияние на характер возлюбленного — она, о которой сказано, что зрелище, как он убивает врагов в бою, возбуждало у нее желание возлечь с ним?[245] Ее чувства здесь вполне гармонируют с интересами ее брата-короля.