Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

Такое произведение, как «Роман о Фивах», богатством содержания обязано полю разнонаправленных напряжений, в котором существует: автор колеблется между верностью Стацию и стремлением к новизне, между склонностями к эпичности и к куртуазности. Так и другая по-своему ведут его к некоему реализму. Как в «Песни о Жираре Руссильонском», в нем есть сцены и диалоги, выявляющие подноготную событий. Такова сцена, где два рыцаря, находящиеся на службе Этеокла, получают возможность взять в плен Полиника. Здесь автор дает понять, не слишком завуалированно и не единственный раз, что Этеокл как сеньор ревнив к славе вассалов^{958}и последние питают к нему злобу из-за отнятых замков. Поэтому они делают вывод, что им не очень выгодно выдавать этого князя его брату-врагу — ведь тогда у последнего отпадет надобность опираться на своих рыцарей для борьбы с братом, и обращаться с ними он будет еще хуже: «Он станет столь жесток и надменен, что лучшего мужа своего королевства будет ценить ниже женщины»^{959}. Следует ли полагать, что в 1124 г. такие же мысли, в связи с результатами боя при Бургтерульде, возникли у рыцаря, который не выдал Галерана де Мёлана собственному сеньору — королю Генриху?^{960} Тем не менее оба рыцаря, совершая подобную измену, сумели сохранить видимость приличий. Когда Полиник предлагает им изрядный выкуп, они отказываются, потому что он в конце концов тоже их сеньор[246].

«Роман о Фивах» очень хорошо показывает, как рыцарская обходительность в отношениях между воинами может сочетаться со стараниями переманить вассалов противника на свою сторону. Так, Полиник берет в плен юного, недавно посвященного в рыцари сына Дайреса Рыжего, стража одной из фиванских башен, обращается с ним хорошо и выпускает под честное слово — оговорив, в последующих стихах, что тот должен добиться от отца сдачи башни. Вот почему юноша внушает родителям, что с ним обращались по-настоящему дурно и пришлось выбирать между предательством отца и пыткой. После этого благородный и мудрый, знакомый с судопроизводством Дайрес Рыжий начинает выкручиваться, — то есть выдавать измену сына за простительный поступок. На его процессе (в описании которого не обошлось без вставок XIII в.) члены рода, защищающие его, спорят с законниками, которые его обвиняют. Наконец Иокаста предупреждает своего сына Этеокла о возможной мести со стороны родичей Дайреса Рыжего, если он предаст того смерти, и к тому же Антигона представляет ему дочь Дайреса, которая отзывается на благозвучное имя Саламандра. Она столь прекрасна в слезах, что герой просит ее любви и взамен добивается помилования Дайреса^{961}…

Только Креон брюзжит в Фивах, что Этеоклу следовало бы не миловать преступника из-за девицы (meschine), а блюсти права баронства. Но красноречивый Отон возражает ему, что «этак тот не вступит на землю любви и рыцарства», то есть Креон поступает вразрез с ценностями куртуазии и молодости (bachelterie), которым предан Этеокл^{962}.

Наиболее точный вывод, какой можно сделать, состоит в том, что в основе «Романа о Фивах» еще лежат одновременно две системы ценностей: эпическое понятие о чести, опора статуса рыцарей, и куртуазное изящество, которое становится рыцарским идеалом. Через двадцать лет восторжествует лишь второе — в восхитительных романах Кретьена де Труа (1170–1185).

ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ КРЕТЬЕНА ДЕ ТРУА

Это настоящий автор, называющий свое имя в начале произведений — пусть даже его личность остается для нас почти неизвестной. Был ли он каноником в Труа? 3нал ли двор Плантагенетов? То и другое возможно, но не факт. Так или иначе, он работал для графини Марии Шампанской, а потом — для графа Филиппа Фландрского. Он заплатил дань многим произведениям предшествующих авторов (античным и бретонским романам) и на некоторые отреагировал (например, на «Тристана»). У него куртуазная любовь-соперничество окончательно заняла свое место, сочетаясь с юным и непосредственным пылом Эрека либо окрашиваясь в цвета феодальной легенды (в «Рыцаре со львом»), пока Ланселот и Персеваль не вывели читателя на новые пути. И если удар оружием по-прежнему оставался тяжелым, иногда смертельным, то больше не приходилось опасаться, что подвиги рыцарей затеряются в сутолоке боя или что всадников выбьют из седел лучники, потому что действие происходило уже не на войне, а на путях, усеянных только поединками и испытаниями, на дорогах между дворами и турнирами. Эрих Ауэрбах превосходно определил этот мир как «чудесный рыцарский мир, специально созданный для преодоления опасностей»^{963}, — но, возможно, слишком идеализировал его. Во всяком случае артуровское королевство, где происходят рыцарские приключения, избавлено от бремени истории и войны (кроме начала «Клижеса»), что было бы немыслимо во Франкском королевстве «жест».