Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

Само по себе это поведение достаточно понятно. Может быть, оно стало обычным еще в первом феодальном веке, когда враждебные действия на некоторых театрах войны уже были ограничены и чередовались с церемониями и беседами в тех местах, куда ходили безоружными и где вели мирные переговоры. Зачем нападать друг на друга, если под рукой нет крестьян, которых можно грабить и избивать в качестве косвенной мести?

Однако на plaid'ax тысячного года сеньоры и вассалы могли и даже должны были демонстрировать поочередно гнев и мягкость, в результате чего их переговоры кое-как продвигались. Из того, что описано на этой странице Ламберта Ардрского, к реалиям, которых раньше не было, несомненно, можно отнести появление в жизни знати отчетливой границы между грубым нижним этажом и учтивым верхним, заметную во многих внешних встречах, которые, конечно, являют резкий контрапункт малым междоусобным войнам. Ламберт Ардрский не только отмечает, что при дворе, на пиру, разговаривали, вместо того чтобы сражаться, а оружие временно откладывали в сторону. Он описывает настоящий куртуазный стиль в том смысле, в каком понимаем его мы, с демонстрациями дружбы и даже с «рыцарским» забвением того факта, что тебе не захотели присягнуть. И привносит сюда даже некоторые преувеличения, завышенные оценки, во многом гармонирующие с той рыцарской культурой спектакля, которую мы то здесь, то там обнаруживаем с середины XI в. Надо признать, что это напоминает игру, почти насмешку — кто-нибудь мог бы сказать: «карнавальную инверсию».

Ведь теперь перемирие означало прекращение не только сражений, как в первом феодальном веке, а еще и споров. Им уделяли место только на специальных судебных заседаниях двора князей, они больше не пронизывали всю общественную жизнь. Учтивая услужливость по отношению к людям Гина в дни больших турниров ни к чему не обязывала рыцарей Ардра; надеемся, она создавала и оберегала атмосферу непринужденности, не придавая поведению тех и других оттенка едкой иронии. В первом феодальном веке, до судебной мутации «тысяча сотого года» и начала специализации судов, до появления куртуазии, подобную демонстрацию вполне могли бы принимать всерьез, как всякий аспект, всякое выражение отношений сеньоров и вассалов.

В отношении Энена и Слёйса Ламберт Ардрский убедительно показал, что конфликт отнюдь не забывался, даже когда его участники виделись и встречались при дворе графа Фландрского. Арнульф II Ардрский в начале XII в. добивался там поддержки знати, чтобы переломить упрямство обоих сеньоров, не приносящих ему оммаж^{661}.[165] Увы — события развивались так, как было выгодно графу Фландрскому. Притязания Ардра остались тщетными. В следующем поколении на сцену выступил Арнульф III. Он был «лучшим рыцарем земли Гина» и в самом деле был молодым сеньором этой земли, а значит, рыцарем самым высокорожденным, лучше всех экипированным, самым восхваляемым. При фландрском дворе, дворе графа Тьерри (1128–1168), его юношеская порывистость производила эффект. На Эсташа Эненского он бросал «резкие», то есть оскорбительные взгляды — стало уже не до шуток. На суде он вызвал последнего «на поединок за уклонение от оммажа». Он заявил об «уклонении», то есть неверности, чуть ли не об измене? — в рыцарской среде такое обвинение было очень серьезным. Однако Евстахий сохранил поддержку со стороны графа, и поединок не состоялся — как не состоится и в дальнейшем[166]. По мнению Ламберта Ардрского, излагавшего ту интерпретацию, которую предпочла челядь его сеньоров, Евстахий потерял лицо, позорно бежав. Тем более что тот же сценарий чуть позже повторился при дворе графа Булонского, другого их сеньора^{662}. Впрочем, устроив один такой скандал, потом другой, Арнульф III Ардрский не добился ничего — кроме осуждения со стороны обеих высших властей региона, как мог бы написать хронист сеньоров Энена, если бы он существовал! И при этом сеньор Ардра, несмотря на проверенную (или дутую?) рыцарскую репутацию, станет говорить и думать о себе как об обиженном вассале, начнет слушать «жесты» вроде «Гормона и Изамбара» или «Рауля Камбрейского» и в конечном счете отождествит себя с их героями, мечтая о мятежах, вместо того чтобы устраивать их.

Ламберт Ардрский слышал (или придумал) легенду об Арнульфе I Ардрском, который в середине XI в. (sic!) якобы приобрел репутацию непревзойденного турнирного бойца, а благодаря ей — любовь королей Франции и Англии и чрезвычайное уважение со стороны графа Булонского. И последний будто бы сделал его судьей и сенешалем своей земли, отдав ему в лен Энен и Слёйс^{663}.[167] Это придает ему сходство с Жилями из Эно (сеньорами Шина и Сент-Обера^{664}), жившими уже в XII в. Отныне в «представлении социума» положение какого-либо сеньора, его замки, его женщины уже выглядели заслуженной наградой не только за героические битвы с норманнами или сарацинами, но и за спортивные и светские достижения — турниры и хорошие манеры.