Рывок в неведомое

В помещении бывшей церкви стоял полумрак. Еще при Колчаке во время боя тут выбили все окна. Их пришлось заделать фанерой. Керосиновые лампы давали скудное освещение. И делегаты от Форпоста в одинаковых башлыках, низко опустив головы, прошли на самый последний ряд, где имелись свободные скамейки.

Голиков, который ночью не спал, раздраженно подумал, что Форпост, конечно, селение не близкое, но многие делегаты успели приехать еще вчера.

Тут Каташкин объявил:

— О задачах борьбы с соловьевщиной нам расскажет комбат товарищ Голиков.

Аркадий Петрович подошел к трибуне. Никакого написанного доклада у него не было. Несколько четко выстроенных мыслей он просто держал в уме.

— Товарищи, — сказал Аркадий Петрович. — После того как в Тамбовской губернии было покончено с мятежом под руководством Антонова, ликвидация бандитизма в Ачинско-Минусинском районе становится задачей большой важности для всей страны. Из-за Соловьева уже два года район недодает хлеб и другие продукты. Из-за Соловьева уменьшилась добыча золота и доставка его в центр. А за золото мы покупаем у капиталистов недостающий нам хлеб и сельскохозяйственные машины, гвозди и станки для фабрик. Из-за Соловьева люди меньше сеют и меньше разводят скота. Не проводятся базары и местные праздники. Почти не играют свадеб. Мы располагаем сведениями, что Соловьев мечтает стать «самодержцем всехакасским». Но желает ли население Хакасии иметь нового государя — императора Ивана Первого? А если не желает, то во многих домах, я знаю, живут охотники. Бандиты должны помнить, что каждая изба может их встретить огнем.

— Пока вы Соловьеву не прищемите хвост, — выкрикнул с места делегат с крупной седой головой и крошечными черными усиками, — население за нами не пойдет. — И делегат решительно направился к трибуне.

— Слово товарищу Волошину, — объявил Каташкин.

Аркадий Петрович опустился на свой стул. Главное он сказал, и спор начался.

— Товарищу Голикову хорошо, — сказал Волошин, — когда он спит, его стережет часовой. (В зале засмеялись.) Товарищу Голикову хорошо еще и потому, что его собственный дом далеко. И за то, что он ловит бандитов, Соловей его дом не спалит.

— Я не собираюсь прятаться за спинами часовых, — обиделся Голиков.

— Я не говорю, что вы прячетесь. Мы знаем, как вы продирались через тайгу, чтобы догнать Родионова. Но я вам объясняю, почему нам трудно сказать человеку: «Увидишь бандита — стреляй».

Тут Голикову из зала прислали записку. Слушая Волошина, Аркадий Петрович машинально развернул ее, но читать не стал.

— Но ведь люди, которые хотят отсидеться, рискуют ничуть не меньше, — возразил он.

— Не скажите, — ответил Волошин. — Меньше. Иначе бы Соловей уже спалил все до одной деревни. Жалости к людям в нем нет.

Перепалка становилась бессмысленной. Голиков поднес записку, которую держал в руке, поближе к керосиновой лампе. «Товарищ Голиков, — прочитал он, — в зале, на последней лавке, сидит Иван Соловьев. Он приехал будто бы как форпостовский делегат. Но я форпостовского председателя знаю. И Соловьева знаю. Он жил до ареста у нас на Черном озере».

В груди у Голикова рванулось сердце, а рука с запиской вздрогнула, готовая выхватить маленький маузер. Еще мальчишкой Аркадий Петрович купил его на базаре и уже не расставался четвертый год. Голиков, не целясь, с пятидесяти шагов попадал из маузера в бутылку. И с возвышения отлично видел тех троих, что приехали позже всех.

Они действительно сидели в последнем ряду, словно по забывчивости не сбросив башлыки. Теперь становилось понятным, почему они прибыли позже других и не открывают своих лиц.

Голиков ощутил слабость от неминуемости катастрофы, которую, вероятно, уже невозможно предотвратить. Ведь Соловьев проник сюда не для того, чтобы послушать выступления и вежливо уйти. Значит, он придумал одну из дьявольских хитростей, которых так опасался Касьянов. И наверняка успел все подготовить, иначе бы не явился с риском быть узнанным, схваченным и расстрелянным.

Но когда, казалось бы, неподвластный воле страх сменился физическим ощущением близкой опасности, мысль Голикова заработала быстро и четко.

«Что же он мог задумать? — стремительно просчитывал Голиков варианты. — Обстрел церкви из орудия? Нет, раз он здесь, обстрела не будет. Взрыв? Тоже нет. Стрельбу из пулемета? Но пулемет, даже ручной, они пронести не могли. Откроют огонь из револьверов? По два револьвера у каждого. По семь патронов в барабане. Сорок два выстрела — это немало. Но разрядить наганы они все-таки не успеют. Люди в зале сидят не робкие. «Император» это понимает. Значит, это провальный вариант. А Соловьев не из тех, кто пожертвует своей жизнью, лишь бы убить трех сельсоветчиков.

Таким образом, и стрельбы из наганов не будет. А будет вот что: они швырнут в зал по гранате. Три гранаты при таком скоплении народа — это двадцать или даже тридцать раненых и убитых. Они швырнут гранаты, бросятся на пол и в суматохе после взрыва побегут к выходу».