Рывок в неведомое

Внезапно в лесу что-то хрустнуло, сбоку от дороги вздрогнула высоченная лиственница. Задевая могучими лапами соседние деревья, она стала медленно, с нарастающим шумом и треском валиться к дороге, перегораживая путь.

Испуганно заржав, остановились и попятились лошади передних подвод.

На короткое время все заглушил грохот от падения громадного дерева. Но едва он стих, как на дорогу, теперь уже в хвосте обоза, рухнула вторая лиственница.

Последним ехал молодой боец по фамилии Травин. Он был из городских. Среди товарищей славился безвредной чудаковатостью, которая выражалась в том, что он бывал часто задумчив, потому что сочинял стихи, но товарищи сильно зауважали Травина, когда пришла краевая молодежная газета, в которой его стихи были напечатаны.

Вожжи в руки Травину довелось взять впервые. Несмотря на предупреждение Козлова: «Не отставать! Не отставать!» — Травин не поспевал за всеми: ему досталась худая кобылка. Она то и дело озиралась, потому что рядом устало семенил жеребенок, и мать, беспокоясь, что он утомится еще сильнее, не желала идти быстро.

Ветви второй лиственницы накрыли подводу, на которой ехал Травин (боец успел лишь вскрикнуть), и раздавили маму- лошадь. Только жеребенок, услышав треск падающего дерева, метнулся вперед на своих тонких ногах и остался жив.

Вторая лиственница захлопнула ловушку. С обеих сторон от дороги лежал снег. Хотя он днем подтаял и кое-где проступила земля, снег был еще глубок. Объехать по нему завал, не перегружая мешки, было невозможно.

Обоз попал в засаду в том месте, которое пользовалось самой дурной славой. По замыслу Соловьева, это должно было усилить испуг и растерянность подводчиков, которые, схватив карабины и винтовки, соскочили с саней.

После того как рухнула вторая лиственница и вскрикнул раздавленный Травин, после того как неистово продолжала скрести копытами мама-лошадь, у которой был перебит хребет, — после всего этого, вопреки ожиданиям Козлова и его людей, не раздалось ни единого выстрела.

Бойцы лежали на снегу, приготовясь к бою, но лес молчал. И когда прошли две или три минуты, Козлов решил, что это не засада, а, видимо, механически сработал «большой капкан», то есть были задеты натянутые веревки, отчего и рухнули подпиленные деревья, а самих бандитов поблизости нет. И вообще, деревья, возможно, были подпилены смеха ради.

Козлов крикнул: «Доставайте топоры и пилы! Быстро!» Он полагал: через четверть часа первая лиственница будет распилена, в ней удастся сделать проход, и обоз вырвется.

Зазвенели пилы, затюкали торопливо топоры. Трое бойцов, тоже с пилами и топорами, кинулись к последней подводе. Они еще надеялись помочь Травину, но поэт, вдавленный изогнутым суком в мешки, уже не дышал. Двое его товарищей принялись пилить этот сук, чтобы вытащить Травина и перенести на другие сани мешки, один из которых был отчасти попорчен, потому что по нему разлилась кровь. Третий боец, видя муки покалеченной лошади, хотел было ее пристрелить, но его шепотом остановили:

— Венька, ты что! Бандиты услышат!

А на дороге возле первой лиственницы уже оттаскивали в сторону сучья и дорезали толстый ствол. Нужно было лишь откатить отпиленные чурбаки. Бойцы работали споро и с азартом, полные воодушевления, что через минуту-другую они вырвутся из западни и оставят в дураках Соловьева и его бандюков. Для этого нужно было только развернуть чурбаки под прямым углом, образовав проход.

В этот момент раздался выстрел, негромкий, несерьезный, словно ребенок пальнул из пугача. Но все, кто находился возле завала и возов, уже готовясь в дальнейший путь, от игрушечного этого звука обмерли в недоумении: уж не малец ли какой над ними пошутил, пальнув из малокалиберного ружьеца монтекристо?

Время шло. Ничего не прояснялось. По счастью, снова не растерялся Козлов.

— Чего остановились?! — крикнул он. — Давайте!

И бойцы, которые разбирали завал, поднатужась, медленно откатили в сторону первый чурбак. В проход, который образовался, могла проскочить подвода, но все же он был узковат. Зацепись впопыхах сани — возникнет пробка.

Тут снова хлопнул такой же тихий, добродушный выстрел, от которого у Козлова и бойцов оборвалось все внутри.

Но Козлов крикнул: «Не зевай!» Возчики дружно облепили второй чурбак и почти на руках отнесли его в сторону. Проход был открыт. Схватив винтовки, пилы и топоры, бойцы кинулись к своим саням.

Вожжи первой подводы, в которую был впряжен красавец битюг, подхватил, сунув под мешки топор, красноармеец лет тридцати в подогнанном полушубке. Борода на его широком лице была подстрижена лопаточкой. Держа под мышкой карабин, возчик не стал прыгать на сани, а легонько дернул повод. И застоявшийся на месте, еще подрагивающий битюг, напуганный тем, что его чуть не раздавило падающее дерево, легко стронул воз и ходко поволок его за собой, чувствуя, как и люди, что промедление опасно.

Битюг пересек линию недавнего завала. Ему оставалось сделать два-три шага, чтобы за этой чертой оказались и сани, в которые он был впряжен. А за первой подводой уже тронулись другие.