Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

– Пошли вон! – сказал солдат. – Вы уже сыты!

Он отмахивался от нас, словно мы были назойливыми мухами. Его грубость и жестокость поразили меня.

– Убирайтесь отсюда, пока я вас не пристрелил! Что возитесь?!

Мама схватила картошку, и мы постарались побыстрее уйти. Мы нашли тихое место, и мама разделила картошку между нами.

– Очень вкусно, мама, – сказал Ехезкель.

Мама слабо улыбнулась.

Жевать картошку было трудно, а чтобы проглотить, не хватало слюны.

Пока мы сидели и грызли картошку, начал моросить дождь. Я хотела было побежать под крышу, но поняла, что укрыться негде, и мы остались на прежнем месте.

Дождь усилился, но солдаты приказали нам продолжать работу. Дождь заливал мне глаза, я почти ничего не видела. Кирпичи были очень тяжелыми, они выскальзывали из рук. Платье было все в грязи. Я на секунду положила кирпичи на землю, чтобы вытереть глаза, но солдат вытянул меня по спине палкой, и пришлось шагать дальше. Тело двигалось, но мозг уже отключился. Смотрела, как Иешвель тащит через поле огромный чан, вдвое больше себя, как мама сгибается под тяжестью груза, медленно шагая на другую сторону поля. Видела Лию, которая тащила кирпичи на спине, не заботясь о том, что лицо ее покрыто грязью. Смотрела, но видела другое. Вот мама вышивает рядом с подругой, и они обсуждают только что прочитанный роман. Вот Лия заплетает в косу свои роскошные волосы, как смешит нас Ехезкель. Просто невыносимо видеть их такими, какими они были сейчас. Мне это снится. Два дня назад я заснула, как обычная восемнадцатилетняя девушка, мечтающая о свадьбе, но потом меня раздели догола перед соседями и солдатами, я потеряла свой дом, и меня заставили таскать кирпичи по грязи под дождем.

Мне хотелось поговорить с приблизившейся мамой, но нас окружали солдаты, и мы разминулись. Солнце село, но работа не заканчивалась.

– Отсюда я пойду домой, – шептала я себе. – Это происходит не со мной.

Дождь продолжал лить, а мы ходили туда и обратно, брали кирпичи и несли их. Шагала, ни о чем не думая, и вдруг увидела маленького мальчика, который висел на дереве. Я остановилась как вкопанная. Возле мальчика стояли двое солдат. Мальчик хрипел, а они хохотали, их жирные животы колыхались от смеха. Мальчик задергался, он не мог дышать. Солдаты же зашлись от хохота. Глаза ребенка закатились, тело обмякло. Мне хотелось убить их обоих и вытащить мальчика из петли, но меня замутило до дрожи. Эти солдаты повесили маленького мальчика! Они держали автоматы на изготовку. Я повернулась и побежала прочь, но тяжесть неподъемной ноши тянула меня к земле. Оглянувшись, увидела, как солдаты плещут водой на лицо мальчика. Он очнулся и снова задергался. Когда нужно было сложить кирпичи, то я уже не могла идти, упала и уронила свой груз. Из последних сил я поднялась, собрала кирпичи, сделала несколько шагов, но снова упала.

– Что случилось, рыжая? – крикнул стоявший рядом солдат. – Ты ходить разучилась?!

Глава 4

Отец сирот и судья вдов Бог

во святом Своем жилище.

Псалтирь 67:5

Красна. 1935. Мне девять лет.

Ходить я научилась в девять месяцев. Мама говорила, что отец так гордился мной, что выносил меня на улицу и часами смотрел на мои передвижения. Однажды я упала и сильно ударилась, а после этого долго отказывалась сделать хоть шаг. Родители пытались заставить меня ходить.

Я ползала, а мама твердила:

– Глупышка, ты же умеешь ходить! Глупышка, ты же умеешь ходить!

А потом мама и татэ[7] вышли со мной во двор, я поднялась, вцепилась в свое платьице для поддержки и пошла.

– Глупышка, ты же умеешь ходить! – сказала я себе.

Мама и татэ несколько минут хохотали до слез. Мама рассказывала, что с тех пор я ходила по двору целыми днями, бормоча себе под нос: «Глупышка, ты же умеешь ходить!», словно не могла поверить, что не решалась подняться и пойти.

Когда мама рассказывала о моем детстве, она всегда говорила об отце. Мама говорила, что я – точная копия отца. От отца я унаследовала рыжие волосы и голубые глаза. Мама говорила, что у меня не рыжие, а белокурые волосы, но она выдавала желаемое за действительное. Я знала, что рыжие волосы считаются уродством, но мне не было до этого дела – это частичка отца. Для других, может, и некрасиво, но для меня рыжие волосы были королевской короной.