Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

– Я тоже это видела…

– Что происходит? – рыдала я. – Почему такое происходит?!

– Не знаю, детка, – ответила мама и погладила меня по голове. – Бог нам поможет.

Вернулась Лия – с абсолютно белым лицом.

– Вы это видели? – спросила она.

Мы обе кивнули. Лия села рядом, и мама обняла нас обеих.

– Ложитесь спать, девочки, а мне надо дождаться Ехезкеля.

Я решила не говорить ей, что видела, как солдаты точно так же поступают и с мальчиками тоже. Никто не заснул, пока Ехезкель не вернулся. Увидев, что с ним все нормально, мы вздохнули с облегчением.

На следующий день я увидела, как солдаты подвесили двух девушек на деревьях за связанные за спиной руки. Я знала их – они жили в нашем городе и происходили из богатых семей. Может быть, венгры имели что-то против богатых? Меня никто не трогал. Девушки были смертельно бледны. Они явно испытывали невыносимую боль. Я видела, как солдаты подвешивали и мальчиков тоже. Солдаты и жандармы вели с нами жестокую игру. Они подвешивали людей на деревьях, пока те от боли не теряли сознание, а потом приводили их в чувство, чтобы те страдали еще сильнее. В лесу раздавались дикие крики.

Вечером мы собрались вокруг печи, чтобы приготовить какую-то еду. Там мы встретили нашего соседа, господина Вальдмана. Он поглаживал бороду с самым мрачным видом.

Когда умер мой дед, господин Вальдман позволил нам бесплатно остаться в нашем доме. Он знал, что мы не в состоянии оплачивать счета. Он учился вместе с зэйде и каждый год в день его смерти устраивал поминальный обед, а мама готовила ванильный ругелах[11] для всех гостей. Дочь господина Вальдмана стояла рядом. Младенца своего она привязала к груди. Мы с Лией поднялись на цыпочки, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Оооо, привет, Элияху, – проворковала Лия и легонько ущипнула ребенка за щечку.

– Он уже такой большой! – сказала я.

Лия улыбнулась, и младенец что-то заворковал ей в ответ.

– Он такой милый! – произнесли мы хором.

Мать ребенка печально нам улыбнулась. Она прижимала ребенка к груди, а на лице ее застыло выражение безумного страха.

Мама и господин Вальдман тихо переговаривались:

– Здесь есть монетный двор… велели мужчинам из каждой семьи явиться… жен заставили смотреть… потом то же сделали с женами…

Мама судорожно сжала пальцы.

– Мужчин выносили оттуда на носилках… ожоги на бедре… полумертвый…

Мы занимались младенцем, но я знала, что Лия пытается прислушаться к разговору.

– Может быть, нас не заставят… в нашей семье нет мужчин…

Мамин голос дрогнул.

– Им нет дела, они просто хотят узнать, где спрятаны деньги, – ответил господин Вальдман. – Они вызовут меня, и мне придется отдать им все свои сбережения. Они знают, что я богат.

– Может быть, они вас не вызовут, – пробормотала мама.

Через несколько дней господина Вальдмана вызвали в штаб. Оттуда сыновья принесли его на носилках. Глаза его были закрыты, он был смертельно бледен.

Через два дня он умер. Сыновья и другие мужчины похоронили его на небольшом холме возле завода. Дочь и ее младенец горько рыдали, когда тело опускали в могилу. Мама плакала вместе с ней. Господин Вальдман был добрым другом нашего зэйде. Он так часто нам помогал.

Как-то ночью, когда мы искали палки для нашей палатки, Лия сказала:

– Я пойду.

Мама не могла нас слышать.

– Ты не сможешь сбежать, Лия. Если ты не заметила, мы окружены солдатами с автоматами.

– Не из гетто, глупая, на монетный двор. Если они захотят, я позволю им допрашивать меня.

– Ты с ума сошла, Лия?! Ты не можешь! Вспомни, что случилось с господином Вальдманом!

– И что? Они вызовут маму и будут ее пытать. Она и так отдает нам всю еду и почти ничего не ест. Она не выдержит. Ты не заставишь меня передумать. Я все решила – пойду.

– Нет, нет, Лия! Подожди! Может быть, они про нас попросту забудут…

– Что-то не похоже, чтобы они о ком-то забывали! Ну, ну, Рози… мы не можем позволить им мучить маму.

– И все же не могу позволить тебе идти в их жуткий штаб!

– Пойду, и тебе меня не переубедить!

Она была права, но мне невыносима сама мысль, что сестра пойдет в этот штаб. Не было сил смотреть ей в лицо.

– Не волнуйся обо мне, – улыбнулась Лия. – Обещаю, все будет хорошо.

Ночью от переживаний нам с трудом удалось заснуть. Мышцы горели от непосильного труда, я не могла пошевелиться, даже почесать ноющую ногу. Устала безумно, но сон не наступал. Лежала и смотрела, как мои близкие спят на голой земле. И не узнавала в нас тех, кем мы были всего несколько недель назад. Как Лия может спать в такой обстановке? Она собирается завтра утром сама пойти в штаб – и, может быть, ее принесут оттуда на носилках, всю в ожогах. А вдруг они сожгут ее заживо? Они могут – достаточно вспомнить, как они повесили того мальчика и убили госпожу Вальдман. Меня захлестывало беспокойство, оно проникало во все уголки моего существа. Оставалось лишь безостановочно молиться:

– Господи, пусть с ней все будет хорошо.