Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

Нас привели на городскую площадь. Там нас поджидали зеленые повозки из растрескавшегося дерева, запряженные старыми клячами. На площади уже собрали всех евреев – еще больше было зевак. Жандармы загнали наших друзей и соседей в повозки, чемоданы кидали им прямо на головы. Груды тел и чемоданов росли все выше. Зеваки смотрели на нас, словно в цирке. Крики, смех, свист – на площади царил хаос. А потом я заметила, что некоторые плачут. Я видела Эмму Кокиш – щеки у нее пылали, из глаз струились слезы. Муж держал ее под руку.

– Посмотри-ка на этих евреев! Больше они не задаются! – крикнул кто-то в толпе.

Жандармы толкнули нас к повозке.

– Эй, смотрите-ка на того мужика, что сидит на своем чемодане! Барахольщик! Я заставлю его все мне отдать! – раздался чей-то голос.

– Наконец-то евреи научатся делиться! – крикнул кто-то еще.

Раздался взрыв смеха.

Я смотрела, как люди лезут в повозки, стараясь уложить чемоданы под себя и сесть на них.

– Посмотрите только, что они сделали с евреями! – сказала какая-то женщина. Она явно была потрясена, но в голосе ее звучало странное удовлетворение.

Прежде чем сесть в повозку, я оглянулась. Здесь я вместе со всеми жителями нашего города когда-то приветствовала короля. Я видела школу, где училась, танцевала и играла. И никому не было дела до того, что я еврейка. На этой площади прошло все мое детство – здесь я встречалась с друзьями, покупала все, что мне велела мама. Этот город всегда был моим домом, но вдруг в мгновение ока он стал чем-то другим. И я его уже не узнавала.

– Живее! Живее!

Жандарм грубо толкнул меня к ближайшей повозке. Сделав шаг, я вспомнила нечто важное и повернулась к маме:

– Я забыла запереть дверь!

Жандарм рассмеялся мне в лицо. Я почувствовала его дыхание – от него пахло мясом и сигаретами.

– Не волнуйся, детка, – прошипел он. – Тебе больше не придется запирать двери!

Он толкнул маму в повозку, она споткнулась, рухнула. Ехезкель кинул ей чемодан, и она сумела втиснуть его между двумя людьми, которые уже сидели в повозке. Мама упала на чемодан, словно в обмороке, затем на повозку поднялась я, за мной последовал Ехезкель, за ним – Лия.

Лия с отчаянием всматривалась в мамино лицо, чтобы хоть что-то понять.

– Война добралась до нас, – покачала головой мама. – Нас, наверное, отправят на работы. Мы будем работать, а когда война кончится, мы вернемся домой.

Я слушала ее и не понимала ни слова.

Ехезкель кивал. Над головой он держал чей-то чемодан. Повозка тронулась, и мы медленно двинулись из города.

– И где теперь ваш Бог? – крикнул кто-то из толпы. – Где ваш Бог, которым вы так гордились? А?

Женщины засмеялись. Кто-то захлопал.

Последним, что я увидела, когда старые клячи потащили меня из любимого города, была черная камера, направленная мне в лицо, а потом вспышка. Какой-то мужчина забрался на нашу повозку, наклонился и сфотографировал нас – один раз, два, три. А потом он спрыгнул и остановился, рассматривая свой фотоаппарат, словно ничего необычного не произошло. Колеса повозки закрутились, лошади двинулись вперед, с напрягом таща свой груз. Я вцепилась в маму. Началось ожидание. Повозка везла нас вперед к тому, что нас ожидало.

Глава 2

«Да хвалят имя Его с ликами,

на тимпане и гуслях да поют Ему».

Псалтирь 149:3

Красна. Апрель 1935. Мне девять лет.

Я рыжая, и многие считают, что это не заслуживает внимания. Кожа у меня бледная, и зрители не ожидают увидеть, как я танцую. Для меня было неожиданным, когда учительница предупредила о выступлении на школьном концерте. И оказалось, что танец – это абсолютно мое. Если быть честной, именно на сцене мне хотелось танцевать больше всего. Хотя сцена – мир притворства, воображаемые цветы, которые падали к моим ногам после поклонов, были так же реальны, как отличные оценки в дневнике моей младшей сестры. Мама моя работала в иешиве, кормила учеников. Эта работа отнимала у нее много времени, а отказаться от нее она не могла, ведь ей нужно было кормить нас. Поэтому она никогда не приходила на концерты, но мне все равно было безумно приятно слышать громкие аплодисменты, когда я заканчивала свое выступление.

Мысленно я постоянно ощущаю ритм, которому подчиняются все танцы на земле. Ветер – прекрасный хореограф, воздух создает музыку и движение. Ветер направляет течение реки, и на поверхности появляется рябь или волны, раздается свист или плеск. Ветер трогает струны скрипки, только что вынутой из футляра, раньше, чем их касается смычок. Ветер входит и выходит в горло людей и животных. Музыканты на городской площади набирают воздух в легкие, а потом направляют его в свои трубы, делают новый вдох, а звуки достигают ушей слушателей. Представляю, как дирижер поднимает руки и направляет ветер в ту или другую сторону, пока весь мир не превращается в кружащийся вихрь танцев и песен. Уже с самого первого урока танца мне легко естественно двигаться и танцевать при первых же звуках музыки.