Рыжая из шоу-бизнеса

«Надо платить долги!» — думала Надя. Очень не хотелось вылезать из машины, но она вылезла, достала из багажника два внушительных полиэтиленовых пакета, набитых сладостями и всевозможными безделушками, перешла через мостик на ту сторону и поднялась на пригорок. Над трубой последнего дома вился едва заметный дымок. Подойдя к калитке, Надя увидела сидящую на крыльце дома крохотную девочку. Та, привязав к бечевке яркий бантик, играла с рыжим котенком и тонким голоском пела: «Мальчик мой! Я жду тебя!..».

Сердце у Нади готово было вырваться из груди. Она толкнула ногой калитку, сделал шаг во двор, но дальше почему-то идти не смогла. Так и стояла с полиэтиленовыми пакетами в руках.

Девочка подняла голову, увидела Надю, быстро подбежала к ней, глаза ее бегали вверх-вниз. С лица Нади, на пакеты в руках. Надя смотрела на лицо девочки и не могла выдавить из себя ни звука.

— Тетя! — облизнув губы, наконец-то сказала девочка. — Ты из собеса? Гуманитарную помощь принесла?

Надя отрицательно помотала головой. Перевела дыхание и спросила хриплым голосом:

— А ты, Даша?

Девочка утвердительно, не отрывая глаз от пакетов, кивнула.

— Дашка-а! Зараза-а! — раздался с крыльца визгливый женский голос. — С кем опять лясы точишь?

Надя подняла голову. На крыльце, прикрывая ладонью глаза от солнца, стояла квадратная баба неопределенного возраста. Несмотря на жару, на ней была черная водолазка и, когда-то бывший оранжевым, жакет, униформа путевых рабочих.

Надя спокойно, хотя сердце ее колошматилось с ужасающей силой, и готово было выпрыгнуть из груди, подошла к крыльцу.

— Здравствуй! Я твоя дочь. Меня зовут Надя.

Внутри избы пахло кислой капустой и еще чем-то, очень противным. На столе, дырявая по углам клеенка, сковородка с потемневшей вчерашней картошкой, несколько пустых бутылок и одна, ядовито-зеленого цвета наполовину пустая. Рядом граненый стакан, наполовину полный. Занавесок на окнах нет. Только одно окно прикрыто пожелтевшей газетой. Под потолком пустой черный патрон. Без лампочки. Кровать неубрана, хотя уже давно середина дня. В углу в кучу свалена разных размеров обувь.

Надя сидела на шатком стуле, поджав под себя ноги, и делала вид, что внимательно слушает душещипательную историю о том, как эта пьяная, опустившаяся баба, двадцать лет назад потеряла самое дорогое в жизни. Свою двухлетнюю дочь Веру. Постоянно путаясь, Петровна молотила что-то о цыганах, которые, якобы, обманом украли у нее дочь. А потом еще целые десять лет периодически требовали за нее выкуп. Надя понимающе кивала головой.

Потом Глафира Петровна Разоренова залпом выпила полстакана этой самой темной гадости из той же зеленой бутылки, и цыгане незаметно трансформировались в кавказцев. Спасибо, что не в инопланетных пришельцев с летающей тарелочки. Но это уже не имело никакого значения.

«Врет!» — равнодушно думала Надя. «Все врет! Кругом одна ложь, фальшь и обман! Лариса Васильевна рассказывала совсем другое».

Двухлетнюю девочку привела к дверям Волоколамского детского дома сама Разоренова Глафира Петровна, работавшая в то время проводницей на железной дороге. В кармашке драного платья девочки была найдена записка с адресом, фамилией и отчеством матери. И с клятвенным обещанием забрать дочь домой, «как только позволят средства». В записке даже не было указано имени девочки. Ни дня, ни месяца рождения, ничего. Петровна ее привязала веревкой за шею к ручке входной двери. Чтоб не сбежала. Как собачонку. Все это во всех подробностях и мельчайших деталях Наде рассказала незадолго до смерти Лариса Васильевна Гонзалес. Ее вторая мать. А, скорее всего, первая и единственная.

Мысленно Надя ругала себя последними словами за холодность, равнодушие и бесчувственность. Все-таки, перед ней за столом сидела ее мать. Родная кровь. Но «звездочка» шоу бизнеса ничего с собой не могла поделать. Ничего, кроме брезгливости, она не испытывала.

Между ними за столом сидела «бестелесное существо» Даша. Она обеими руками хватала шоколадные конфеты из коробок, запихивала их в рот и во все глаза смотрела на Надю. С восторгом и любопытством.

Петровна продолжала что-то бормотать о своей несчастной доле, но Надя уже не слушала. Она украдкой смотрела на часы и хмурилась.

До начала последнего концерта оставалось два часа.

Когда уже подъезжала к Окружной дороге, внимание Нади привлекла тонкая линия грозовых облаков у самой линии горизонта. Угрожающе черные, с далекими яростными вспышками молний, они ровной траурной каймой окружали весь город. Хотя небо над головой было по-прежнему голубым. И над домами по-прежнему висела дымная синеватая мгла. Въезжая в потоке машин в город, у Нади возникло ощущение, что она погружается в гигантский аквариум с мутной водой, в котором не найти и пузырька воздуха.

Последний концерт Мальвины за кулисами проходил как-то нервно, взвинчено. По малейшему пустяку тут и там вспыхивали ссоры. Женщины бегали со слезами на глазах. Все-таки, африканская жара кого угодно способна свести с ума.