Рыжая племянница лекаря

Дядюшка Абсалом, осмотревший вечером мою ногу, в очередной раз упрекнул меня в неловкости и глупости, но достал из потайного ящика мазь, которую обычно держал про запас и не тратил по пустякам. Я все еще не придумала, как лучше передать дядюшке слова его светлости, чтобы соврать при этом как можно меньше, — родственник мой, будучи записным вралем, чуял ложь за версту, но судьба снова решила мне пособить, хоть и не вполне приятным образом.

— Знаешь, Фейн, — начал дядюшка с озабоченным видом, — во дворце поговаривают, что ты слишком много бездельничаешь. Мне передали, что сегодня ты едва не сбила с ног Маделину, служанку ее светлости, и не подумала попросить прощения за свою грубость. Да, я знаю, что прочая челядь завидует тем, кто не марает руки черной работой, но нам не следует потворствовать этим сплетням. Уж тебе ли не знать, чем они могут обернуться?.. Довольно с тебя прогулок в одиночестве — приличной девице это не пристало. С завтрашнего дня ты будешь принимать здесь пациентов из числа слуг. Думаю, даже такая бестолочь, как ты, способна попасть пипеткой в ноздрю, ежели болящий жалуется на насморк… да и простуду с расстройством желудка ты не спутаешь, я полагаю. Хвори посложнее оставляй на мое усмотрение, но чай из ромашки все равно каждого заставь выпить — он никому еще не навредил… Паршу всякую руками не трогай, если же кто надумает здесь кашлять или харкать, гони в шею, но вежливо…

Дядюшкины напутствия я выслушивала до глубокой ночи, с тоской вспоминая, как чудесна была наша сегодняшняя встреча с господином Огасто. «Нет, все не может закончиться так просто! — говорила я себе, вздрагивая и чувствуя, как мурашки бегут по всему моему трепещущему телу. — Он почти признался, что любит меня! Иначе зачем бы ему вообще говорить со мной о своих чувствах? Все переменится, и через пару дней мы снова повстречаемся, иначе быть не может».

— Ты слышишь меня, Фейн? — сердился дядюшка Абсалом. — Я сказал, чтобы ты не брала мази из этого ящичка, если к тебе придет кто-то из судомоек или младших конюхов! А вот тот декокт с мятным вкусом — для господина управляющего и его семейства, да ниспошлют им боги крепкое здоровье!

— Да, дядюшка, — покорно отвечала я, видя перед собой только лицо герцога Огасто. — Декокт положен судомойкам, а господин управляющий и без него здоров будет божьим промыслом…

— Да ты никак не ногу ушибла, а голову! — всплеснул руками дядюшка Абсалом в величайшей досаде и принялся заново втолковывать мне, как разность положения слуг в герцогском замке влияет на способы их лечения.

Следующие недели показались мне расплатой за минуты счастья, выпавшие на мою долю. Челядинцы и их родичи, прознав о том, что теперь во дворце можно задешево излечить всякую хворь, при всякой возможности стучались в наши двери. Сам господин придворный лекарь за день принимал пару-тройку пациентов, большую часть времени находясь при госпоже Вейдене. Два раза я осмелилась его побеспокоить — из-за ребенка, посиневшего от удушья, и из-за глубокой нагноившейся раны на ноге одного из охранников, об истории возникновения которой нам так ничего и не сказали, а дядюшка тут же пришел к выводу, что парни от скуки затеяли дуэль. Таким образом, я побывала в покоях герцогини по своему почину, и госпожа Вейдена дважды щедро одаривала меня.

В первый раз она надела мне на палец красивое серебряное колечко, а затем долго смеялась, увидев, что я ужасно сконфузилась — мне вновь довелось почувствовать себя какой-то глупой маленькой собачонкой, которую наряжают в платьица и треплют от умиления.

Во второй раз герцогиня отдала мне свою шелковую косынку, и опять я поцеловала ей руку, покраснев от стыда за то, что обманываю столь добрую госпожу. «Как можно надеяться на то, что господин Огасто обратит внимание на меня, если его супруга так красива и мила? — спрашивала я себя, возвращаясь в свою комнату. — Как можно предать госпожу, от которой я не видела ничего, кроме добра?» Но вскоре голос разума стихал, заглушенный куда более громкой и отчаянной песней, звучавшей в моем сердце, и я вновь исступленно мечтала о том, чтобы вновь увидеть герцога хотя бы издали.

Но, увы, боги словно отмахнулись от моих просьб, посчитав их, наверное, однообразными и настырными, — в моей жизни не случалось ничего, кроме обычных рутинных дел. К виду всяческих фурункулов, лишаев и вросших ногтей я давно уж привыкла за то время, что помогала дядюшке Абсалому, однако теперь они казались мне еще более отвратительными. Иной раз мне думалось, что даже во время наших скитаний я чувствовала себя свободнее и счастливее, но тут же я мысленно задавала себе вопрос: «Хотела бы ты, Фейн, покинуть эту постылую комнату и никогда более не возвращаться в Таммельн?» — и с жаром отвечала на него: «О нет, теперь я никогда не буду счастлива, лишившись возможности видеть господина Огасто хотя бы изредка!»