Рыжее несчастье для босса

– А что мне ещё остаётся делать? Запускать в воздух хлопушки от радости, что моё жильё полыхает, как факел?

– Могло быть и хуже. Ты могла прилечь отдохнуть после работы во время возгорания…

– Спасибо, утешил.

– Стараюсь как могу.

Максим поднимается и садится рядом, тянется рукой в мою сторону, потом словно передумав, проводит рукой по волосам.

– Хотя… Какого чёрта?

Я изумлённо смотрю на него, а потом оказываюсь прижатой к его боку рукой, лёгшей мне на талию.

– Ты только не раскисай, Милена. Мы что-нибудь придумаем.

– Мы? Ты-то здесь при чём?

– Хотя бы раз помолчи и не ёрничай.

Его перепады настроения не перестанут изумлять меня. Кажется, всего двумя часами ранее глумился надо мной в офисе, потом избавил от присутствия надоедливого Славика, навязавшись при этом, а сейчас и вовсе проявляет заботу и трепетное внимание. Словно ему есть до всего этого дело. До меня и до моих проблем. Позёрство? Кажется довольно искренним. Но может быть, и на самом деле, мне это только кажется.

Я продолжаю сидеть на лавочке, наблюдая, как пожарные выполняют свою работу, заливая всё водой. Мне становится дурно только от одной мысли о том, какой хаос творится сейчас внутри квартиры. Выбитые стёкла и сгоревшая мебель, отсутствие электричества, стены в чёрных разводах от копоти, запах гари. И всё это залито водой. Наверняка наши бравые пожарные, недолго думая, в два счёта выбили старенькую деревянную дверь… Кажется, что земля уходит из-под ног и всё окружающее расплывается, теряя свои очертания. А на самом деле это глаза начинают наполняться непрошеными слезами. Я пытаюсь не подавать виду и смотрю куда угодно, лишь бы не на закопчённые выбитые окна квартиры, но поневоле взгляд вновь притягивается туда, словно магнитом. И я понятия не имею, как буду расхлёбывать всю ту кашу, что я заварила со своей самостоятельностью и упрямым желанием доказать что-то. И кому? Кому спрашивается? Да плюнуть бы на высказывания той мымры с высокой колокольни… Зато теперь, Милена, ты шибко взрослая и так ловко со всем управляешься, что спалила в два счёта бабушкину квартиру.

Я тайком отираю слёзы тыльной стороной ладони, отвернувшись от Максима, который всё ещё продолжает сидеть рядом со мной, держа руку на талии. А от его присутствия легче ничуть не становится. Наоборот. Всё же я поднимаюсь с лавочки, подходя к собравшимся жильцам, бурно обсуждающим произошедшее. Рядом стоит участковый, выслушивая соседку бабу Зину, торопливо что-то говорящую.

– …алкаши! – убеждённо заявляет она, – им ведь много не надо! Пару рюмок и понеслось…

Поневоле я прислушалась.

– Жильцы восьмой квартиры алкаши? – зачем-то уточняет участковый, стучит ручкой по своей планшетке с закреплённым на ней листком.

– Алкаши! – подтверждает баба Зина, – алкаши и цыгане.

Матерь Божья, вот это бабка выдаёт, пронеслось в моём изумлённом сознании, всё ещё не способном переварить мысль, что эти сказки она выводит обо мне с братом.

– Цыгане? – переспросил участковый.

– А то ж… вот давеча там какая-то женщина с двумя детьми постоянно таскалась, до этого мужик с женой, тоже какие-то подозрительные там ошивались… Не квартира, а проходной двор. Табор!

– По моим сведениям, квартира принадлежит брату и сестре, – участковый уже, по всей видимости, понял, что баба Зина, мягко говоря, не самый надёжный свидетель произошедшего, и ищет глазами по сторонам, чтобы найти другого очевидца. Но народ тёмный и пугливый, общаться с представителями власти не желает и потихоньку начинает расходиться. А баба Зина не отпускает свою жертву, подбоченилась и дальше голосит:

– Да… Брат с сестрой. Его давно тут не видно… Снаркоманился, наверное… От рюмки до иглы – эх… А сестра всё ещё тут живёт, срам-то какой!.. Ночей дома не проводит, шасть – и понеслась… Зна-а-аем куда!..

На этом моё терпение заканчивается, и я встреваю:

– Не стыдно вам, баб Зин, в таком возрасте и на людей наговаривать?

Вот ведь противная бабка. Она мне всегда чуточку не нравилась. Ещё с детства, когда она покрикивала на чересчур шумных, по её мнению, детей, возящихся на игровой площадке. Да и, вообще, ей все вокруг мешали спокойно жить. Но бабуля усердно воспитывала в нас с братом уважение к старшим и терпение к причудам стариков, поговаривая, что старость не радость. Но сейчас мне хотелось взять тот самый веник, которым дворник двор выметал по утрам, и как следует поддать им вредной бабке, несущей наговоры. А я ей ещё весной потолки помогала в квартире белить, пожалела бедную семидесятилетнюю бабку, что будет корячиться на высоком стуле и, не дай бог, навернётся оттуда… Вот и помогай после этого людям, сделала я неутешительный вывод.

Баба Зина сощурилась на меня, якобы подслеповато. Но я-то знала, что у неё к старости развилась дальнозоркость, потому видела она меня с расстояния нескольких метров прекрасно. Наверное, совесть в старом теле всё ещё осталась, потому что она вдруг вспомнила, что тесто у неё убегает, а она тут стоит, да и, вообще, квартиру теперь проветрить надо от дыма…

Участковый, заметив меня, улыбнулся одними уголками губ и устало потёр переносицу.