Ее сосед Юрик Восьмушкин (который был совсем не вредный, он играл в школьном оркестре на флейте) шепотом попросил:
— Тимкина, дай почитать…
— А смеяться не будешь?
— Да ты что…
— Возьми, — чуть-чуть улыбнулась Прошка. И снова стала смотреть в окно. Вернее, за окно. В сумерки, которые постепенно делались прозрачными, светло-синими…
В этих сумерках выбрался из-под крыльца котенок Мявкус, которого тетка Зинаида никак не пускала в дом. Он вздрагивал.
Из низких облетевших кустов появился дракозленок Гриша. Он стряхивал с растопыренных крыльев капли.
— Привет. Опять выгнала? — сказал он.
— Теперь придется Прошку на улице ждать. Половину дня…
— Давай слетаем на Дракуэль, — сказал Гриша. — Я тебя столько раз уже звал, а ты…
— Я боюсь… Ты лучше бы Прошку свозил, она храбрая.
— Свожу, когда сделаюсь взрослый. А пока мне ее не поднять… Полетели!
— Ой…
— Сколько можно ойкать! Ну-ка, садись между крыльев… На Дракуэли тепло, не то, что здесь. И дракозьего молока сколько хочешь.
— Я много хочу, — признался Мявкус, который не завтракал.
— Там еще больше… Давай!
Мявкус еще раз сказал „ой“, зажмурился и прыгнул Грише на спину.
— Не бойся, — сказал Гриша, — это ведь быстро. Не успеешь мигнуть — и там. Только держись крепче.
— Я хорошо держусь. Я цеплячий.
— Как это „цыплячий“? — удивился Гриша. — Ты же кошкин сын, а не курицын.
— Це-плячий! То есть крепко цепляюсь… — И Мявкус запустил коготки в Гришину шерсть.
— Молодец, — сказал Гриша. И вдруг засмеялся. — Вот бы Макаронина увидела нас! Села бы в лужу от удивления!
— А что такое „макаронина“?
— Не „что“, а „кто“. Прошкина учительница.
— А я думал, что макаронина это такая еда, — завздыхал голодный Мявкус. — Трубка из теста в молочном соусе. Так мяв-вкусно…
— Тоже правильно. Только еда это, когда с маленькой буквы, а Прошкина учительница — с большой, — объяснил грамотный Гриша.
— Лучше бы наоборот, — рассудил Мявкус.
— Что поделаешь… Ну, полетели?
И они полетели».