Рыжее знамя упрямства

— Когда уже были готовы документы для отъезда, у Саши на улице какие-то хулиганы… якобы хулиганы… вырвали кейс и убежали. Саня просто почернел от досады. В кейсе были паспорта, билеты… Ну, к счастью, все это через три дня подбросили в почтовый ящик. Саша ожил. «Все вернули, сволочи! Кроме денег, конечно. Да еще тетрадка пропала. Ключевая. Ладно, все равно никто в ней ничего не поймет…» Я говорю: «А как ты сам-то без нее, без ключевой?» Он засмеялся, похлопал по лбу: «У меня все здесь, как в компьютере. Надо будет, восстановлю в момент…» Кто теперь восстановит…

— А копий не было? — спросил Кинтель.

— С той тетрадки, видимо, не было — как-то виновато отозвался Корнеич. — По крайней мере, я не знаю…

Каперанг наконец наполнил рюмки (Кинтель опять попросил: «Мне чуть-чуть…»).

— Давайте, ребята, не чокаясь. За братьев, за Сашу и за Кузнечика. Вот судьба у обоих… Одно утешение, что рядом лежат…

Каперанг задержал руку с рюмкой.

— Как… рядом? Кузнечик же… говорили, что там… в братской… Потому что ничего не осталось после взрыва…

Корнеич скривился, как при операции без наркоза.

— Ну да… Но потом его друзья… на том месте… собрали комки земли с запекшейся кровью, запаяли в снарядную гильзу, привезли сюда. Мать жива еще была… Зарыли гильзу там, где отец… А теперь там уже четверо… — Он опрокинул в себя рюмку с «Аква-минерале», медленно проследил, как пьют остальные. Каховский встретился с ним взглядом.

— Надо, ребята, съездить на кладбище, — сказал он.

— Надо… — кивнул Корнеич. — Я с осени не был…

— Давайте завтра! — быстро сказал Кинтель. — Мы с Салазкиным собирались с утра…

— Завтра я не могу, — поморщился Каперанг. — На базе гонки многоборцев. Эти недоросли обязательно что-нибудь намудрят, если нет начальства…

— Ну, тогда, Дмитрий Олегович, с вами можно еще раз, — неловко сказал Кинтель. — А с Салазкиным мы уже точно договорились… Я давно уже не был там… у Зинаиды и у братишки… Мама Надя тоже собиралась, да прихворнула…

Все понимающе молчали. Все знали горькую историю мальчика Дани Рафалова по прозвищу Кинтель.

Его мать погибла на пароходе «Адмирал Нахимов» в 1986 году. Данька жил после этого у отца, с мачехой Зинаидой и сводной сестренкой Региной. Регишка в нем души не чаяла, Зинаида тоже относилась по-доброму, а с отцом упрямый Кинтель не ладил. И в конце концов ушел жить к деду, отставному корабельному врачу. В ту пору он и подружился с пятиклассником Саней Денисовым, которого упорно звал Салазкиным…

Зинаида скоро умерла, и Кинтель вернулся к отцу, потому что оставшаяся без матери Регишка отчаянно хотела, чтобы рядом были и отец, и брат…

А Кинтеля мучила горькая загадка и надежда. Он встретил однажды на улице женщину, которая показалась ему похожей на мать. И звали ее так же — Надежда Яковлевна. Стало казаться тоскующему мальчишке, что это и правда его мама. Что, наверно, не погибла она, а просто не хочет встречаться с сыном, которого когда-то оставила из-за своей тяжкой пьяной жизни…

Кинтель, бывало, приходил к дому Надежды Яковлевны и смотрел на ее освещенное окно. А однажды поведал свою тайну другу Салазкину. Тот уговорил Даньку послать под Новый год Надежде Яковлевне открытку: «Мама, поздравляю…»

После тяжелой травмы, с разбитой головой, Кинтель оказался в больнице, и все думали — конец. Салазкин бросился к Надежде Яковлевне: «Если вы его мама, идите в больницу! Может, хотя бы это порадует Даню хоть в последний миг!» Оказалось, она вовсе не Данькина мать. А новогодняя открытка Кинтеля ей едва не стоила жизни. Три года назад, в другом городе, у Надежды Яковлевны умер от лейкемии двенадцатилетний сын Витя. Каково ей было получить под Новый год послание: «Мама, поздравляю…»

Салазкин сказал, что теперь уже ничего не имеет значения.

«Главное, что он увидит: вы пришли. Он надеялся целый год…»

«Когда умирал Витя, я провела в палате несколько дней, — сказала она. — Думаешь, я выдержу это еще раз?»

Салазкин заплакал.

Надежда Яковлевна вытерла Салазкину щеки и поехала с ним в больницу.

Она несколько суток провела у постели незнакомого мальчишки. Он открывал глаза и улыбался. Когда он встал на ноги, они уже не расставались. Она стала для него «мама Надя».

Пять дет назад Кинтель съездил в город, где раньше жила мама Надя раньше, взял там из колумбария урну с Витиным пеплом, привез в Преображенск и зарыл на могиле мачехи Зинаиды. Заказал мраморную табличку: «Витя Воскобойников-Линдерс.!977-1989. Мама и брат помнят тебя». В сознании Кинтеля жило неколебимое понимание, что Витя — его брат.