Рыжее знамя упрямства

— Ура… — прошептал маленький хозяин колеса. Опять вцепился в обод, потянул вниз. Колесо повернулось легко, плавно завертелось. Кирилл и Словко помогли мальчику раскрутить его быстрее. Еще быстрее… Деревянная махина зашуршала в пространстве, зашелестела в лопухах нижним краем. Спицы-брусья размазалась в воздухе. И все это — в луче фонарика, поскольку Ксеня продолжала «работать турбиной» (кажется, ей это понравилось).

Колесо чуть заметно вздрагивало.

— Кажется, эксцентрик… — озабоченно проговорил Кирилл.

— Что? — встревожился мальчик.

— Сбой во вращении. Чуть-чуть…

— Ну и пусть! Это… наверно, так и надо. От этого… дополнительная сила…

Никто не понял, что за сила от неравномерности вращения. Поняли только: мальчик не хочет, чтобы здесь что-то меняли и регулировали. Ладно, его дело…

— Ну вот… — сказал Кирилл мальчишке снова. — Теперь приходи и верти сколько хочешь. Когда будет настроение…

Тот помолчал и отозвался тихонько:

— Да… А вы тоже приходите и вертите… если захочется. Только не рассказывайте другим…

— Никогда в жизни, — очень серьезно пообещал Словко. — Всё между нами…

Мальчик переводил глаза с одного на другого. Может быть, ему жаль было расставаться? Или он хотел что-то спросить, но не решался?

Словко посмотрел на Кирилла, на Игоря, на Ксеню. И они поняли, с какой мыслью он посмотрел. Ксеня на пару секунд оторвалась от велосипедного колеса и первая подняла на уровень груди ладони, быстро сцепила пальцы. И тогда Игорь сделал так же, и Кирилл. И Словко… Этот жест — непонятный для посторонних (и мало заметный), означал для тех, кто в «Эспаде», многое: «Наш человек…»

«Наш человек в Гаване», — мелькнуло у Словко в памяти название какой-то книжки (которую он, вроде бы даже и не читал). — «Наш человек в Гаванском»…

Да, безусловно, он был «наш», этот пацаненок, раскрутивший тяжелое колесо по той же причине, по которой вертится Земля. И Словко знал, как теперь лучше всего поступить. Он, вроде бы случайно, шагнул в середину луча и стянул ветровку — ну, будто искал что-то во внутренних карманах. Выпрямился. И как бы увидел себя со стороны, глазами мальчишки. Полыхнула оранжевым огнем рубашка, засверкали золотые якорьки и шевроны, серебристым сиянием засветился капроновый плетеный аксельбант, заискрились латунные пуговки…

Прошло несколько секунд. И наконец хозяин колеса сделал прерывистый вдох и сбивчиво спросил:

— Вы… кто?

— Мы — парусная флотилия. Иначе говоря, отряд «Эспада», — сообщил сверкающий Словко.

Мальчик помолчал. И сказал задумчиво:

— Хорошо вам…

— Почему хорошо? — спросил Игорь.

— Потому что парусная… и вообще…

В это «вообще» он, видимо, включил многое — то, что чувствовал в незнакомых ребятах, но о чем не умел или стеснялся сказать.

И тогда Ксеня (которая продолжала работать турбиной) задала наконец главный вопрос:

— Хочешь к нам?

Мальчик отозвался сразу, уверенно и спокойно, словно перед этим долго обдумывал ответ:

— Да. Я очень хочу.

Дальше все пошло по заведенному обычаю. Один за другим назвали себя:

— Я — Игорь…

— Я — Словко. Имей в виду: не Славка, а Словко… — («Ага, я буду иметь в виду…», — понятливо отозвался мальчик).

— Я — Кирилл…

— Я — Ксеня… — сообщила от фонарика вертящая динамку девочка. — А ты кто?

И тогда он сморщился, будто тронул языком больной зуб:

— Ох… у меня такое дурацкое имя…

— Дурацких имен не бывает, — строго возразил Словко, натягивая курточку.

— Бывает. Оно такое… несовременное. Отцу пришло в голову, чтобы я назывался Прохор. В честь какого-то его друга… Сам придумал, а сам потом… — Ну, чуть ли не слезинка дрогнула в горле мальчишки.

— Да ты что? Хорошее имя, — увесисто сказал Кирилл.

— Ага, «хорошее». Только и слышишь везде… и в школе, и на улице, и в лагере… «Прошка — окрошка, гнилая поварешка»… Или еще хуже.

— Это хоть с кем бывает. Про меня вот пели: «Кирилл — деда с бабкой уморил»…

Мальчик Прохор со слабой улыбкой глянул на рослого уверенного Кирилла. Мол, про тебя скажи такое…

— Но если имя не нравится, можно придумать новое, — сказала Ксеня и сильнее крутнула динамку. — У нас это просто…

Прохор смотрел недоверчиво и… с ожиданием. Будто надеялся, что новое имя ему тут же поднесут, как на блюдечке.

— Хочешь быть Рыжиком? — вдруг спросила Ксеня.

Он заморгал. Не ожидал такого.

— Но ведь… я же… — он тронул свой искрящийся светлый ежик.

— Ну да, волосы не рыжие, — покивала Ксеня. — Зато свитер совсем рыжий. И сапоги… А то, что прическа русая, ну так что? Так даже интереснее.

— И вообще имя Рыжик славное такое, — поддержал Словко Ксеню. Он чуть не выразился «ласковое», но побоялся смутить Прохора. — И даже книжка есть с таким названием…

— Да, я читал, — вдруг кивнул Прохор. — Про старинного мальчика…

«Надо же, еще и читатель!» — изумился про себя Словко.

— Вот видишь! Не отказывайся, — вступил в разговор Игорь.

Кажется, всем хотелось, чтобы новичка звали именно Рыжиком. Потому что и Кирилл сказал:

— Когда говорят «Рыжик», сразу видно, что это хороший человек. Соглашайся…

И Прохор заулыбался:

— Ладно, я… соглашаюсь. Пусть буду Рыжик.

А тяжелое колесо все вертелось, послушное закону инерции…