Рыжий

— Отвратительное поведение, сэр. Вынужден сделать вам замечание. Дело, однако, весьма скверное. Шокирующее публику поведение в общественном транспорте. Часть вашего тела видна, сэр.

— Прошу вас меня извинить, но не суйтесь в чужие дела, иначе я сломаю вам челюсть.

— Нет, препятствовать такому поведению в присутствии дам — мое дело. Стыд. Вы ведь не один в вагоне.

Безнадежно. Нельзя позволить ему втянуть меня в подобный разговор. Нужно пораскинуть мозгами. Мы въезжаем в Бутерс-таун. Через минуту я уже выйду из вагона. Видна часть тела? Палец? В святой католической Ирландии нужно носить перчатки. И лицо. В последний раз я появляюсь на людях без маски. Чаша терпения переполнена. Но я никому не позволю вывести меня из себя, никому, даже этому обезумевшему простолюдину.

Стараюсь не смотреть в глаза красномордому маньяку. Смотрю в окно. Вижу парк, в котором моя милая Крис впервые со мной заговорила. Наконец избавление. Хохочущий урод в углу. Вытащу его из вагона и погоняю ремнем с одного конца перрона на другой. Что он делает? Показывает на свое колено. Мое? Колено? Боже праведный! Он весь вывалился. Весь целиком.

Выпрыгиваю за дверь. Убраться бы побыстрее. Голос вдогонку:

— Вы не забыли еще кое-что?

Лихорадочно хватаю пакет с проступившими пятнами крови.

И снова голос вдогонку:

— Сегодня вам не удается забыть о своей плоти.

11

Опрокидывает рюмку за рюмкой, жадно глотает, требует еще. У его локтя все тот же пакет с печенкой: коричневый, пропитавшийся кровью. За крыши домов, выстроившихся на противоположной стороне улицы, заходит солнце. Уже поздно. С Мэрион, вероятно, справится будет не так уж трудно. Я старался поразмыслить над тем, что произошло. Дело не в храбрости, или угрызениях совести, или в чем-нибудь подобном, но я не в состоянии выбросить из головы ту ужасную, просто невообразимую сцену. Мне всего лишь нужно было застегнуть ширинку. Всего лишь.

— Мой дорогой, не нальешь ли ты мне еще?

— Не премину это сделать, мистер Дэнджерфилд.

И почему меня не миновала сия чаша? А я-то был уверен, что со мной никогда не может произойти нечто подобное. Ну ладно, слава Богу я не прошелся в таком виде по Скале. Мне нужна компания, чтобы было с кем поговорить. Мне ведь не с кем общаться. Все что я могу — возвратиться домой и по дороге купить баранью голову.

Он толкнул сломанную зеленую дверь и устало плюхнулся в разодранное кресло. Мэрион на кухне. Он тупо пялится на нее. За ней, на стене, счетчик газа. Должен заметить, что сам счетчик зеленый, прорезь для монет сделана из латуни, а сам этот счетчик отмеряет газ, на котором я готовлю свою жалкую жратву. И больше я не могу это выносить.

Дрожащий голос Мэрион.

— Я так больше не могу, Себастьян.

Себастьян смотрит на нее с интересом.

— Я серьезно. Это уже слишком. Ты напился.

— Дорогая, Мэрион. Я серьезно. Это уже слишком. Ты напилась.

— Я уйду от тебя.

— Ты уйдешь от меня.

— Я не шучу.

— О, ты не шутишь.

— Да.

— Мэрион, я расстроен. Знаешь ли ты, что означает быть расстроенным? Это означает, что я могу сделать все, что угодно. И если ты не оставишь меня в покое, я прикончу тебя. Мне нужен покой. Теперь, Мэрион, ты знаешь, что мне нужно. Покой, черт его побери.

— Не ори на меня. Я тебя не боюсь.

— Нет, ты боишься меня, Мэрион. И так-то лучше. Держись-ка от меня подальше.

— Ни чуточки тебя не боюсь. Жалкий тип.

— Моя дорогая Мэрион, ты взволнована. Ты действительно взволнована. Твои глазки слезятся. Приляг, чтобы успокоить нервишки, и я угощу тебя синильной кислотой.

— Ты пожалеешь, что наговорил столько лишнего. И как у тебя только язык поворачивается! Шатаешься по ночам, пьешь, безобразничаешь. Ты пришел домой пьяный в последний раз! Как далеко ты можешь зайти? Как низко ты можешь опуститься? Скажи мне, как низко?

— Жил-был человек в Оттаве, он прожил всю жизнь в канаве.

— Доброе имя моего ребенка опорочено. Да разве ты заботишься о ней? Ты ходил на занятия, не правда ли? У тебя даже хватило наглости слямзить те жалкие гроши, которые я хранила за часами, а теперь ты развалился в кресле, отвратительно ухмыляешься и говоришь, что убьешь меня. Ну ладно, попробуй. Это все, что я могу сказать. Попробуй. И хочу сказать тебе кое-что еще. Я написала твоему отцу. Написала обо всем. Обо всех, повторяю, всех твоих дурацких выходках.

Себастьян сидит на засаленном кресле, вцепившись руками в подлокотники. Он пристально смотрит на нее, не сводя глаз с ее перепуганного лица.

Себастьян говорит тихо, медленно.

— Ты совершила большую ошибку, Мэрион. Очень большую ошибку.

— И вовсе нет.

— Очень большую ошибку, Мэрион. Ты вынуждаешь меня принять решение.

— Не смей так говорить со мной. Это невыносимо.

— Ты совершенно не имела права так поступать. Ты понимаешь? Не имела права.

— Прекрати.

— Что именно ты ему написала?

Мэрион плачет, закрыв лицо руками.

— Спрашиваю тебя еще раз. Что ты ему написала? Отвечай!

— Ты ужасный. Ужасный и отвратительный.

— Так что ты ему написала, черт побери!

— Все.

— Что?!!

— Я написала обо всем.

— Что же, черт тебя побери, ты ему рассказала.