Рыжий, честный, влюбленный

– Тетушка Илона, как же так?! Вас больше всех в лесу хвалят за мудрость... Вот это она и есть?!

Илона хрипло засмеялась, а потом сразу, без всякого перехода... зевнула. Людвига она сочувственно погладила по голове.

– Лет сорок назад тебе, малыш, повезло бы больше, – ответила она. – Тогда я считала, что мудрость – это что-то вроде справедливости. Теперь же я того мнения, что мудрость – это что-то вроде моих штор... Видишь их? Чертовски удобные...

– Шторы? При чем тут шторы?

– Я хочу сказать, что мудрость – она ближе к осторожности. А шторы – это так... символ. Ну что моргаешь? Еще вопросы будут? Вот тебе ответ на все сразу! – и, как ни странно, Сова Илона запела:

Я осовела, скажем честно,
И доктор Сыч меня просил
Жить с осторожностью известной
И не затрачивая сил...

Не лезу я в чужие споры –

Что мне за дело до других?
С утра я опускаю шторы –
Вот эти бархатные шторы,

Непроницаемые шторы, –

Нет ничего мудрее их!
Я не пою – я завываю,
Как сиплый ветер ноября...

Я не живу – я доживаю,

Не при Сороках говоря...
Ищите правду, лезьте в горы,
Бичуйте зло, рискуя всем,

А мне – мои оставьте шторы –

Темно-малиновые шторы,
Светобоязненные шторы,
Всепокрывающие шторы... –
Чтоб осоветь уже совсем!

После этих слов хваленые шторы опустились, и там, за ними, желтые глаза Илоны зажглись холодным насмешливым огнем. На полминутки, впрочем, – она боялась перерасхода энергии.

Глава 10. Пускай эти плуты плутуют без нас

Наш герой карабкался по склону холма. В душе его разговаривал сам с собой печальный-печальный внутренний голос. Если бы можно было поднести микрофон прямо к душе, мы услышали бы:

– Куда идти-то? Некуда... Белка Агнесса наверняка запретила своим детям играть со мной... К этим Горностаям и сам не постучусь, раз они такими сплетниками оказались... Во интересно-то: свои хотят «прибить мои уши к дверям за подмогу чужим, посторонним зверям»... а эти чужие – они с удовольствием притащили бы гвозди для такого дела! А Сова Илона за своими шторами услыхала бы – и ничего... зевнула бы только и подумала: «Дятел, небось, стучит»...

И никто бы не заступился? Никто-никто?

Тогда уйду куда глаза глядят! И пускай найдут мои кости, обглоданные шакалами!

Да... трудно по правде жить, это они точно говорили – и папа с мамой, и фру Алиса, и все.... А плутовать? А объегоривать всех - легко? Не знаю, как им, а мне это еще труднее! А главное - противно!

Да здравствует правда во веки веков,
А плуты достойны одних тумаков!

Это он выкрикнул (такой стишок уже несколько дней назад сложился у него в голове, он только не знал: начало это или концовка большого стихотворения... А может, песенки? Но сейчас важно не это, а то, что Кто-то Громогласный и Стоголосый повторил и усилил последние слова! Людвиг вспомнил: называется этот Кто-то – «Эхо»).

– ТУМАКОВ – МАКОВ – КОВ! – подтвердил невидимый этот товарищ.

– Эхо, ты со мной согласно? – задрав голову, переспросил Людвиг погромче: до такого союзника, который затаился неведомо где, но все же не под боком и наверняка высоко, надо было еще докричаться...

– СОГЛАСНО...ГЛАСНО...АСНО...

– Я насчет этой идеи спрашиваю, – уточнил Людвиг (а вдруг Эхо потом скажет, что оно ослышалось, перепутало что-то?). – Чтобы мне из дома удрать?

– УДРАТЬ... ДРАТЬ... РАТЬ...

– Прямо сейчас? – настаивал он, и Эхо опять подтвердило, что – прямо сейчас. Людвиг повеселел немножко: ответственность за такой серьезный поступок как бы делилась теперь уже на двоих!

– Ну смотри, – я удираю, – предупредил он уже не в полный голос. – Только не бросай меня в таком разе...

Совсем замечательно стало, когда в ответ раздалось:

–НЕ БРОШУ!.. НЕ БРОШУ!.. НЕ БРОШУ!

Теперь тоска была в душе не одна: в другой, более доверчивой и светлой ее половине возникла надежда и стала отвоевывать место у тоски.. Чтобы помочь надежде победить, нужна была песня. Иначе странствовать по абсолютно незнакомым тропинкам и даже без них, – жутковато все-таки... Да и связь с Эхом порваться могла... И песенка родилась!

Про Эхо