Рыжий дьявол

Статья эта представляла собой официальное сообщение, в котором резюмировались события, происшедшие в Венгрии. Безымянный автор рассказывал о недавнем путче, о нападении на партийные учреждения, об убийстве советских людей… И делал вывод, что, в конечном счете, главную ответственность за все несут венгерские левые писатели. Ибо та антикоммунистическая пропаганда, которой они занимались, как раз и спровоцировала восстание, явилась как бы запалом, присоединенным к взрывчатке. Далее в статье шли рассуждения об опасных тенденциях, возникших в некоторых кругах интеллигенции — не только зарубежной, но и нашей, российской.

И в заключение высказывалась мысль о том, что всех левонастроенных писателей надо брать под строжайший контроль. И вообще важнейшая задача сейчас — это повышение революционной бдительности! У советской системы много врагов — внешних и внутренних, — и забывать об этом нельзя ни на миг.

— Ну как? — спросил, воротясь, мой приятель. — Впечатляет?

— Да, — поежился я, — страшноватая статья… Напоминает сталинские времена.

— Вот именно, — сказал он, разливая по рюмкам коньяк. — В нашем клубе, между прочим, сегодня эту статью обсуждали на общем собрании.

— Ну и что?

— Было решено повысить бдительность. — Он залпом выпил коньяк. — Ты представляешь себе, что это означает?

— Догадываюсь…

— Видишь ли, данная статья является как бы прелюдией, подготовкой к решительным действиям… И с минуты на минуту эти действия могут начаться. Такие периоды бывали и раньше. Их называли «охотой за ведьмами».

— То есть, иными словами — может начаться террор?

— Да что-то вроде этого, — произнес он как бы в замешательстве. И я почувствовал, что слово «террор» произносить ему не хочется, оно его гнетет, пугает…

— Ты говоришь, с минуты на минуту, — сказал я. — Стало быть, все уже готово?

— Все. Недостает лишь одного…

— Чего же?

— Конкретного приказа из Москвы.

— Та-ак, — протянул я. И тоже выпил. И сейчас же налил себе снова. — Веселенькое дельце.

Некоторое время мы оба сидели в молчании. Затем я спросил:

— Кстати, ты так и не объяснил мне, каким же образом все это касается лично меня? Я ведь не выступаю против коммунизма.

— Но и против капитализма ты тоже не выступаешь, — заметил он, — и вообще ты всегда держишься какой-то странной середины…

— Земля круіла, — ответил я, — как старый бродяга я знаю это по собственному опыту. И могу тебе сказать: если круто загибать влево, выйдешь с правой стороны, и наоборот… Середина — лучше всего!

— Однако эта твоя позиция в глазах начальства отнюдь не выглядит лучшей… Учти, кое-кто в управлении считает тебя опаснее многих откровенных леваков.

— Почему?

— Ну, как же! Тот, кто сильно шумит, тот на виду. Он прост и ясен. С ним не сложно… А ты все время как бы уходишь в тень, ускользаешь. И об этом тоже сегодня шел разговор.

— Именно так — обо мне?

— Да именно так. Но, конечно, говорили не только о тебе одном…

— И чем же этот разговор закончился?

— Решили приглядеться к тебе повнимательней…

— Стало быть, я уже занесен в черный список?

— Милый, — сказал с удивлением мой приятель, — да ты разве не знаешь? Ты же ведь в черном списке всегда находился. Всегда!

— Ну это ты, пожалуй, приврал, — пробормотал я встревоженно.

— Да нет же, все точно, — сказал он нетерпеливо, — я специально потом поинтересовался… Черный список, понимаешь ли, понятие обширное. Есть в нем, так называемый, первый лист, на котором значатся самые активные, самые явные, те, которыми следует заняться в первую очередь! А есть листы второй и третий. Так вот, твое место постоянно было где-то там, в резерве… И дело не только в твоей писательской позиции.

— А в чем же еще, черт возьми?

— В тебе самом. В твоей биографии! Ну, посуди сам, кто ты? По линии матери — дворянин, внук белого казачьего генерала Денисова, злейшего врага советской власти.

— Но зато мой отец был известным красным комиссаром, героем гражданской войны!

— Да, это как-то уравновешивает… И в нормальных обстоятельствах на твое происхождение никто не обратил бы особого внимания. Однако теперь, сам понимаешь… Но идем дальше! С сорок второго по пятьдесят второй год тянется твоя блатная эпопея. Тюрьмы, лагеря, участие в знаменитой «сучьей войне»… Затем побег из ссылки. И двухлетнее нелегальное бродяжничество. А? Не правда ли, многовато? По существу, ни один твой шаг не совпадает с общепринятыми нормами. Ты являешь собою как бы воплощенное нарушение всяких норм!

— Но постой, — возразил я, — потом же все вроде бы наладилось! Я стал журналистом…

— Ты разве забыл о своих тувинских подвигах? О переходе через государственную границу, о какой-то дурацкой «поповской» пропаганде, которую ты там вел… И что-то еще было, я запамятовал. Но хватит и этого.

— И все сведения хранятся в краевом управлении?

— Естественно. Там на тебя заведено обширное досье!

— Н-да, — проговорил я после минутного молчания. — На основании этого досье меня очевидно надо сразу ставить к стенке. Без лишних слов! Что же еще делать с таким типом?