Рыжий и черный

Грег сжал челюсти и опустил взгляд вниз — отец все же перешел границу приличий. Вот же любитель генетики! Было страшно подумать, что он наговорил Лиззи с выдвигаемым требованием первой родить внучку, чтобы не испортить породу Монтов. Мужчина заставил себя разжать судорожно сведенные в кулаки пальцы, потер ладонями лицо, расслабляя мышцы и четко сказал:

— Прости. Это моя вина. Больше такое не повторится.

— Грег…

Он встал:

— Документы о браке придется переправлять. Что скажешь о фамилии Эш? Блеки и Монты со своей родовитой гордостью меня уже подзадрали.

Лиз осторожно сказала:

— Но рождение девочки все решит… Тебе не стоит отрекаться…

— Во-первых, я не собираюсь выбирать пол будущего ребенка. Во-вторых, отец все равно не успокоится и будет продолжать тебя тыкать своим морализаторством. В-третьих, он задавит этим ребенка. В-четвертых, неры тоже люди, а лерство не так и сложно заработать. Откроем парочку новых хребтов или истоков — и титулы любой страны наши, Лиззи. Я готов простить отцу его выпады в мою сторону, но не в твою.

Он решительно направился к телефону, вызывая Олфинбург и забыв, что надел только белье. Впрочем, какая разница в чем телефонируешь. Хорошо, что визуалотелефоны еще не придумали.

С трудом дождавшись, когда в трубке прозвучит знакомый, такой усталый от ущербности окружающего мира голос, Грег сказал:

— Недобрый вечер, отец. Я давно хотел тебя поблагодарить… Я благодарен тебе за жизнь, что ты мне подарил…

Отец перебил его, гневливо заметив:

— Что за приступ внезапной меланхолии? — Да-да-да, гнев у них семейное. — Ты снова пьешь?

Грег смиренно напомнил — в последнем разговоре с отцом можно и чуть-чуть потерпеть, не срываясь в гнев:

— Я никогда не опускался до пьянства. Просто пришло время поблагодарить тебя: за учебу, за свое положение в обществе, когда я был ребенком, за лучшую в мире сестру, за старт, который ты дал мне в этой жизни. И пришло время попрощаться — я отрекаюсь от рода Монтов. Бумаги тебе доставят на днях — отправлю с курьером тебе и в Дом высших леров.

Лер Блек-уже-не-старший смешливо произнес:

— И кем же ты будешь? Лер Прихвостень-жены-де Бернье? Или откровенно примешь имя того, чьи рога ты добровольно на себя навесил благодаря несдержанности леры де Бернье?

Грег себе напомнил — к нему это не имеет никакого отношения. К нему, но не к Лиз.

— Я буду просто нер Грегори Эш. Только и всего. — Волна гнева поднималась в нем, грозя затопить его с головой, но родничок в сердце помогал держаться на плаву. Он взял себя в руки и спокойным голосом сказал когда-то невозможное для него: — С данной минуты вы никакого родственного отношения ко мне не имеете, так что поостерегитесь читать мне свои нотации — я же могу и дуэль вызвать. Честь имею, лер Блек.

В трубке еще звучало почему-то восхищенное: «Ты все же Блек!» — но Грег уже прервал звонок, нажав на рычаг телефона. Он теперь Эш, и никак иначе.

Он подошел к креслу и устало опустился возле ног Лиззи, обнимая их и, как дитя, пристраивая голову ей на колени. И плевать, что неодет. Прислуга, сейчас начавшая накрывать на стол в гостиной, и не такое приучена игнорировать. Лиз — его якорь в этой жизни. Ради Лиз и их будущего он удержит свои растрепанные чувства под контролем.

Вечер оказался коварно коротким, и, поужинав с Лиз, Грег спешно отправился на вокзал — его ждал Оливер Фейн с его дурно пахнущим делом.

К середине восьмого часа город затих, и движение стало спокойнее. Грег не удержался и сделал крюк, подъезжая к вокзалу со стороны Морского проспекта. Его новый… Их новый с Лиз дом был огромным, с большим садом и выходом к пляжу. Окна дома ярко горели — было видно, как в комнатах сновали люди, наводя порядок. Пожалуй, лучшего дня, чем завтра, и не придумать для переезда — потом на седьмице может не оказаться свободного времени. Главное, закупиться продуктами и не забыть сообщить адрес Брендону. Надо будет и ключ ему передать — Андре тоже будет жить в этом доме. Грег заметил стоящее ближе к морю отдельное строение — явно бывшие конюшни, которые легко переделать под мастерскую для сестры.

К вокзалу задумчивый Грег прибыл за пять минут до восьми. Припарковав свой паромобиль на ярко освещенной фонарями привокзальной площади, украшенной старинным, выщербленным ветрами священным треугольником высотой ярдов в пять, Грег направился на перрон, куда медленно, в клубах пара прибывал ярко-алый, ладный, как игрушка, экспресс из Олфинбурга.