Рыжий и черный

Солнце перевалило за зенит. Даже в саду было жарко. Душно. На небе, высохшем до белесого цвета, ни облачка. Вот бы папа распорядился магам-погодникам нагнать дождь! Ноа сидела на вишневом дереве прислонясь к гладкому стволу и доедала последние сладкие вишни. Живот откровенно болел. Сок тек по ладоням, как кровь, и капал на платье. Вишни уже потрескались, некоторые даже начали засыхать — в основном на верхушке дерева, куда Ноа было не забраться — папа строго-настрого запретил это делать, а когда он говорил так серьезно, даже Ноа пронимало. Она глянула вниз — она сидела не выше полутора ярдов над землей, так что наказать не должны были, да и мама бы уже велела спускаться, заберись Ноа высоко. В этот обеденный перерыв папа не приехал — был занят. Так тоже бывало — не повод грустить, ведь вместо него домой заехала мама. Она сейчас, сидя за летним столом в беседке, вместе с Полли заканчивала десерт — вишневый пирог, а Ноа уже так объелась вишни, что в неё даже сладкий пирог не лез. Руки по локоть были во вкусно пахнущем липком вишневом соке. Легкое кружевное платье, наверное, тоже. Мама в строгой белоснежной блузке с нашивками детектива на вороте-стойке и форменных брюках изредка посматривала на Ноа, но не ругалась. Она вообще редко ругалась. Ноа даже не помнила, когда это было последний… Или первый?.. раз. Жаль, что ей скоро опять на службу. Зато вечером обязательно будет прогулка. Может, не всегда такая, как хотелось Ноа, но будет — иногда папа на прогулке ездил в новый квартал на Ветряной гряде и смотрел, как отстраиваются новые дома, как осваиваются там новые жители, как соблюдается порядок на улицах. Ноа не понимала, зачем они с Полли нужны папе в таких поездках, но никогда не канючила и не уговаривала не ездить. Даже когда в трескун, тут больше белый не из-за снега, а из-за летящих лепестков отцветающих деревьев, пришли ветра с Великого океана, гнущие до земли вековые деревья на Ветряной, стонущей и поющей гряде, Ноа не боялась и ездила с папой туда. Мама тогда еще, вслушиваясь в дикую, первобытную песню, которую завели деревья, волнующиеся по воле ветра, как трава в поле, сказала: «Так вот почему не Ветренный, а Ветряной — я-то думала, ошибка в названии». Ноа ничего не поняла тогда, и мама пояснила разницу между ветренным и ветряным. Глядя на поющий лес, Ноа согласилась — он, действительно, был ветряной — приводимый в действие ветром, поющий по его воле.

Влажный ветерок коснулся её кожи, и Ноа передернула плечами — даже сейчас вспоминать ветра трескуна и пение леса было страшновато. Но рядом с папой и мамой страшно не было никогда, да и у Ноа был свой небольшой секрет, который знает только она и Брок.

Ноа качала ногой и смотрела в зенит, где чуть колыхались от ветра ветви вишни с высохшими ягодами. Именно поэтому она пропустила визит незнакомого мужчины — только из-за вишни. И может быть солнца. И бездонного неба. Она заметила высокого в черном строгом мундире с золотом непонятных нашивок мужчину, когда мама позвала:

— Ноа, спустись к нам! У нас гость — нас приехал навестить мой кузен Ренар Каеде.

Ноа опустила взгляд вниз, узнавая рыжего мужчину — того самого из парка с канарейкой. Он изменился: стал еще худее, чем был, щеки ввалились, красные волосы стали длиннее, а короткая четкая тень на земле показывала четыре хвоста. Четыре. Ноа не знала, что её больше смущает — теневые хвосты мужчины или их число? У мамы тоже был хвост, но один. Он мелькал крайне редко, но все же мелькал.

Полли тут же уточнила, сидя рядом с мамой:

— Дядюшка Каеде, да?

Ноа храбро спрыгнула на землю, пряча руки за спиной — на всякий случай. Мужчина подошел ближе к Ноа и присел на корточки, заглядывая ей в глаза. Полли подскочила к Ноа, и она привычно сделала шаг вперед, заслоняя собой сестру.

— Дядюшка? — Ноа не помнила, почему ей это не нравится, но точно не нравится!

Рыжий мужчина поправил её:

— Просто Каеде.

Мама вмешалась:

— Дядя Каеде, Ноа.

«Дядя» обернулся на маму и упрямо возразил:

— Каеде. Никаких дядюшек и дядь. — Он снова повернулся к Ноа: — можешь называть меня по имени. Каеде — это значит Кленовый лист.

Ноа не помнила Дядюшку с мешком, но все же называть этого мужчину ни дядей, ни дядюшкой не хотелось. Почему-то. Особенно дядюшкой.

Мама была бы не мамой, если бы не уперлась:

— Пока только дядя! Понял?

— Каеде! — упорствовал мужчина. Ноа не понимала: ладно мама — она упрямая, но этот… Дядюшка…

— Дядя Каеде! — настаивала мама.

Он улыбнулся, почему-то подмигнул Ноа и предложил новый вариант:

— Лис. Ты можешь звать меня лисом, Ноа.

Она внимательно посмотрела на маму и все же уточнила:

— Мааа… Он точно хороший?

Мама кивнула:

— Точно.

— Хорошо, — согласилась Ноа и опустила руки вниз, бросая камень, который держала на всякий случай в руке, на землю. Мама вновь вздохнула, отводя в сторону расстроенный взгляд:

— Ноа… Все хорошо, тебя никто никогда не обидит!

Ноа широко улыбнулась: