Рыжий - не рыжий

В этот же день Петька отыскал дядю Саню Погорелова, и, к великой Петькиной радости, тот почти полностью подвердил рассказ деда Авдея.

ГЛАВА IV

Марья, раздосадованная приходом Федора Погорелова - очередная выпивка была уже в разгаре,- хмуро расхаживала по залу, переставляла с места на место горшок с пожухлым цветком, часто откидывала занавеску и оглядывала улицу, будто ждала кого-то. Хотя бы кто из соседей пришел, вместе-то усовестить легче. Эти ведь теперь допоздна засядут. Марья вздохнула, услышав зычный голос мужа, напиравшего на Федора, чтобы тот не жадничал и раскошелился еще на одну.

- Ну когда это кончится? Когда? - всхлипнула Марья, сцепила пальцы на груди и уткнулась в них подбородком.

- Ты чего, мам? - распахнув портьеры, выглянул Петька из своей комнаты.

- Да, так…- Марья поспешно опустила руки и поправила плюшевое покрывало на диване.

- Я думал, ты звала меня.- Петька уже хотел прикрыть за собой поплотнее тяжелые портьеры, но его остановил рассерженный голос матери:

- Это что у тебя там горит? Откуда дым?

- Паяю…

- Я тебе вот сейчас напаяю! - И Марья ринулась в комнату.- Я тебе покажу, как дымить! Ишь взял в привычку!

Петька попытался остановить мать за руку, но она грубо оттолкнула его, пнула ногой лежавший на полу на подставке горячий паяльник, с неожиданной яростью схватила с табурета непонятное сыновье изделие с разноцветными проводами, приподняла над головой и грохнула с размаха об пол. Вот так вот! Пусть не дымит на весь дом! Пора научиться ценить труд матери!

Марья глянула на разбитый Петькин аппарат, как она его звала, и почувствовала, что ей не хватает воздуха и комната стала вдруг расплываться в ее глазах. За окном потемнело, и голоса из кухни, Дмитрия и Федора, начали будто бы удаляться, затихать. Марья качнулась, бессильно опустилась на кровать и начала растирать ладонью, вздыхая долго и протяжно, левую сторону груди.

- Ох, сынок… Ты бы хоть форточку открыл… Все дыму поменьше,- прерывисто сказала Марья.- Фу-ты!.. С чего это меня вдруг так…

- А кто мне говорил: не открывай - не натопишься,- хмуро ответил Петька, разглядывая свой истерзанный генератор ультразвукового излучения и все еще не решаясь поднять его.

Лампы, конечно, разбиты, по полу светлячками разбежались осколки стекла. А что там еще наковеркано, Петька не торопился узнать. Он, уже и не нагибаясь, увидел, как пострадали с трудом приобретенные детали, сломаны уголок пластмассовой платы, сопротивления, и, закипая от незаслуженной обиды, повернулся к матери и хотел спросить: за что? Но осекся, промолчал. Мать, как-то неловко заломив руку на сторону, лежала на спине и сквозь влажные щелки полуоткрытых глаз смотрела на него и будто ждала чего-то. А из глаз катились и катились слезы. Она повернула голову к сыну и слабо проговорила:

- Ты уж прости меня, Петюш, прости… Сама не знаю, как получилось! - Ей так хотелось в эти минуты, чтобы сын понял ее. Он уже совсем ведь взрослый и ростом, и плечами вышел. Со спины - от иного мужика не отличишь.

- Ну чего ты, мам!.. Не плачь… Тут мне и работы так себе.- Он осторожно поднял с пола разбитый генератор и положил на табурет.- Всего на три рубля поломано. Или на пять.

- Я дам тебе деньги, Петюш, дам! А форточку ты открой, в груди что-то жмет, и голова кружится.

- Угорела, мам. Я знаю. Дрова сырые, и дымоход давно не чищен.

- Угорела, сынок. Наверно, угорела,- согласилась Марья и подумала: «Какой уж тут угар! Не от печки голова закружилась, не от угара. Не набрался пока ума. Да и откуда ему набираться! По жизни легче легкого идет, если уж какая заноза влетит, и то от родного забора. От школы отбился, а тут еще ко всему отец к вину толкает. Пить стал, никакого сладу нет. И когда он к нему, проклятому, пристрастился, и не вспомнишь того дня».- Открой форточку, сынок, открой, свежей в доме станет…- Марья вяло поднялась с кровати, как-то неуклюже шагнула к табурету, нагнулась и погладила красной ладонью - с утра стирала - замысловатый Петькин аппарат.- Ты уж прости меня. Я на кухню, сынок. Со мной-то они поспокойней будут,- и пошла, по-старчески волоча ноги и прислушиваясь к утихающей боли в груди. Такого с ней никогда не бывало.

Марья направилась на кухню. Горьковатый запах с переполненного окурками чайного блюдца, смешанный с острым запахом водки, напомнил ей о недавнем удушье. Она было повернулась, чтобы уйти в зал, но, постояв, плотнее закрыла за собой дверь, затем прошла к порогу и переставила заляпанные грязью сапоги Федора с крашеного пола на половичок. Выпрямилась медленно и трудно, опираясь тыльной стороной ладони на поясницу. И там как песка насыпали - не согнешься, не разогнешься. Вот ведь наказание какое! Все напасти разом свалились: и голова кругом идет, и в груди жмет, и поясница. И это в сорок! А казалось, износа не будет.

- Марья,- позвал Дмитрий,- чего ты там у порога возишься? Посиди с нами. Выходной один у нас.

- Два.

- Они как один. Захлестнет,- кивнул на опустошенную бутылку водки,- ни дня, ни вечера не видишь.

- Кто ж тебя неволит? - вяло ответила Марья.- Пьешь-то один, а болеем все трое.