Рыжик

– Ну и хорошо! А до тепла как-нибудь проживем. Уж я двадцать лет так живу, а всего мне от роду тридцать пять. Вот и сосчитай: стало быть, пятнадцать мне было, когда землю-то топтать пошел…

– А из Москвы есть дорога на Житомир? – перебил Герасима Рыжик.

У него в голове зародились новые мечты и планы.

– От Москвы и до Москвы все пути по пути. Она, голубушка, всем городам указ и приказ. Вот какая она, Москва-то! – восторженно проговорил Герасим и улыбнулся доброй, детской улыбкой.

Рыжик ответил ему такой же улыбкой и как-то мгновенно заснул, растянувшись на наре возле Герасима. Как раз в это время сторож ночлежки, хромой и жалкий мужичонка в ярко-красной рубахе навыпуск, принес небольшую зажженную лампочку и повесил ее над дверьми. Тусклый, слабый свет разлился по комнате. В ночлежку вошел хозяин и стал с ночлежников взимать пятаки. Послышался звон монет, говор, спор и просьбы.

– Прохор Степаныч, будь отцом родным… Вот те Христос, принесу завтра!

– Ступай вон, у меня не богадельня! – слышался сухой, отрывистый голос хозяина.

– Голубчик, благодетель, Прохор Степаныч!.. Ведь холод, холод-то какой… Пропади я пропадом, ежели не принесу завтра…

– Да что вы насели на меня! – закричал хозяин. – Какой я вам благодетель?.. Пятака нет, а прет сюда, что в общественный дом… Вон, говорю, а то полицию позову!

Герасим видел, как с нар сошел тот самый старик, который в столовой рассказывал о том, как он навозом питался, и тихо направился к дверям.

– Злодей! Изверг! – закричал он, остановившись на мгновение перед хозяином. – Ты человека, как пса, на улицу выгоняешь… Так будь же ты проклят!

Старик взмахнул руками и вышел. А Прохор Степаныч вытер рукою бороду, усмехнулся и продолжал обходить голытьбу.

XIV ТЯЖЕЛЫЙ ПУТЬ

Поздно ночью Санька проснулся сам не свой. Перед ним происходило что-то непонятное. Ночлежники, заспанные, рваные, жалкие, как безумные метались во все стороны, соскакивали с нар, подбегали к дверям, как будто искали спасения. Ужас моментально овладел Рыжиком, и он совершенно растерялся. Широко раскрытыми глазами глядел он вокруг себя и ничего не понимал. За дверьми ночлежки слышался топот множества ног, грубые голоса и какое-то странное позвякивание.

«Пожар!» – промелькнула мысль в голове Саньки, и он в одно мгновение вскочил на ноги.

А кругом шептали голоса: «Облава идет!.. Облава!..»

Рыжик видел, как некоторые ночлежники соскакивали на пол и заползали под нары.

– Что такое? Пожар? Да? – тревожно спросил он у Герасима, готовый при первом утвердительном кивке опрометью броситься вон из ночлежки.

Герасим, худой и бледный, в рваной кофте, стоял на наре и головой, казалось, подпирал потолок.

– Нет, голубчик, не пожар, а облава, – тихо ответил Герасим.

Санька заметил, что его новый друг чем-то сильно напуган.

– А это что такое – облава? – спросил Рыжик.

– Полиция пришла… Паспорта спрашивать будет… У кого нет, того заберут.

Невозможно передать, что сделалось с Санькой при последних словах Герасима. Его охватил какой-то непонятный ужас, и он весь загорелся желанием скорее куда-нибудь скрыться, спрятаться и, как многие ночлежники, заметался и забился, точно рыба в сети.

– Сойдем вниз, под нары… – торопливым шепотом проговорил он, подскочив к Герасиму. – Ну, что же ты стоишь?.. Идем, говорю, спрячемся.

И он насильно стащил друга с нар.

В ночлежку сразу вошло несколько человек. Рыжик, затаив дыхание, лежал под нарой за грудами человеческих тел. С большим трудом ему удалось пробраться к самой стене. Как он ни трусил, но любопытство заставляло его время от времени поднимать голову и выглядывать из своего темного угла. Рыжик видел одни только ноги, или, вернее говоря, сапоги вошедших людей. По этим сапогам он в уме строил разные догадки и предположения. Вот смело и уверенно прошли лакированные ботфорты со шпорами, в кожаных калошах. «Это ноги пристава», – догадывался Санька. А вот уж более тяжело следуют за ботфортами ярко вычищенные сапоги в глубоких резиновых калошах – это, по мнению Рыжика, ноги околоточного.

А вот показались и ноги городовых, большие, сильные, обутые в солдатские сапоги.

Ноги пристава остановились у самой нары, а вслед за тем раздался сильный, властный голос:

– Ты, што ли, хозяин?

– Так точно, ваше благородие! – отвечал тихий, слабенький голосок.

– На сколько человек у тебя помещение?.. Што? На сорок? А напихал-то ты сколько!.. Што? Я покажу тебе, каналья, как сто человек вместо сорока пускать…

Правый ботфорт топнул об пол. Зазвенела шпора, и в ночлежке наступила тишина. Рыжик слышал, как учащенно и тревожно стучали сердца у спрятавшихся под нарой оборванцев.

– Эй, приготовьте паспорта! – крикнул другой, какой-то простуженный голос, и ноги околоточного заходили вдоль нар.

Вслед за тем раздались чьи-то мольбы, жалобы и грозные окрики.

– Ваше благородие, не губите!..

– Я сам уйду, ваше благородие, смилосердуйтесь!..

– Ладно, знаю я, как вы сами уходите: вас из одного конца выгонишь, а вы через другой являетесь…

– Ваше благородие, верблюд и то через игольное ушко проходит, сказано в писании…