Рыжик в капкане

И это при ней!

Ну твою же мать! Нахрена?! Кошка и так меня держит на расстоянии, а теперь у нее и официальный повод для этого есть.

Ммм… !!!

Чтобы погасить эмоции, бью кулаком в стену прямо у двери и выхожу из Сониной комнаты.

«Не нарывайся!» — набатом звучат прямо в мозгу слова старшего брата. Он всегда мне об этом напоминает, но только сейчас я действительно слышу и глотаю все, что мог бы ответить отцу.

Выхожу на улицу к Савелию. Жму его большую ладонь.

— Можешь мне маякнуть, когда Соню повезешь к матери? — спрашиваю у него.

— С нами поедешь?

— Она не должна знать, а потом я не дам ей прогнать себя из машины. Пожалуйста. Мне очень надо.

— Ну раз ты просишь, а не требуешь, как обычно, я могу подумать, — кивает Савелий.

— Спасибо.

Бегу к себе в комнату, чтобы переодеться. Уверен, кошка не станет затягивать с визитом. Потрошу шкаф, выкидывая из него на кровать черные узкие джинсы, свободную футболку «на выпуск» цвета хаки и удобный балахон с глубоким капюшоном. Впритык до сообщения от Савелия успеваю собраться.

Не затянув шнурки на кроссовках, проталкиваю их пальцами внутрь обуви и бегу вниз.

— Я с вами, — немного запыхавшись, падаю на переднее сиденье автомобиля.

Глава 21. Необычный десерт

София

Он тенью идет за мной по клинике. Глубокий капюшон, скрывающий его лицо, только накаляет атмосферу. Практически бесшумный, молчаливый, немного жуткий.

Передернув плечами, оглядываюсь на Платона. Мы подошли к маминой палате, дальше ему лучше не ходить. Он и не собирается. Вальяжно привалившись спиной к стене, складывает на груди руки и замирает красивым монументом.

Перед входом в палату нарастает волнение. Я вдруг отчетливо понимаю, что боюсь туда заходить. Пока мама была без сознания, я боялась за неё, скучала, переживала, а еще очень хотела и хочу вернуться домой, в свою комнату. А сейчас, особенно на фоне случившегося между Платоном и его отцом, у меня все внутри скручивается в болезненный ком. И я понимаю, зачем здесь Калужский. Если бы не его присутствие и горячий взгляд мне в затылок, я бы струсила скорее всего и убежала.

Я боюсь маму? Да, наверное, так.

Вдох-выдох. По плечам скользят его широкие ладони. Не слышала, как подошел. Он сегодня похож на приведение.

— Иди. Если что, я рядом, — говорит хрипло, пуская по моему позвоночнику очень интересные ощущения. — Если бы у меня была мама, я бы пошел.

— А к отцу? — разворачиваюсь, ищу в темноте капюшона его глаза.

— Тоже пошел бы, — удивляет он.

Кивнув Платону, еще раз выдыхаю, мысленно готовя отчет об учебе, поведении и французском.

Два шага и я внутри. К коже тут же липнет запах лекарств. Мама лежит с открытыми глазами, моргает слипшимися ресницами. Трубочек вокруг нее стало гораздо меньше. В носу еще остался кислород, и из вены торчит катетер с капельницей.

Я рада, что она пришла в себя. Потерять ее было бы больно и страшно, но и сейчас тоже страшно. Будет ругаться? Всегда ведь находила повод, даже когда для меня он был вообще не очевиден.

— Привет, — ставлю стул возле высокой кровати, прикасаюсь пальчиками к ее ладони.

— Соня... — мама смотрит на меня, словно видит впервые. — Почему ты одна? Где Вова?

О, Боже! Она же ничего не помнит ...

Можно ли ей сейчас сказать, я ведь совсем не знаю. Вдруг ей станет хуже и случится что-то плохое?

— Он не смог, — отвожу взгляд. — Как ты? — она только плавно пожимает плечами. — А я учусь в лицее, — делюсь с ней, — и по французскому у меня высокий балл, как ты и хотела. Я стараюсь, — голос предательски дрожит, — только поправляйся скорее, — шмыгнув носом, утыкаюсь лбом в ее ладонь.

— Не плачь, — хрипит мама. — Что вы там делаете без меня? Квартиру еще не спалили? — улыбается.

— Нет, ну что ты, — быстро стираю ладошками слезы. — Все хорошо. Тебе тетя Люда привет передавала.

— А Вова? — снова она о нем. — Передавал? Что вообще произошло? Я так плохо помню.

— И он передавал, — мне так больно ей лгать.

— Что ты не договариваешь все время? — в ее голосе прорезаются знакомые нотки, после которых следует еще много всего неприятного.

— Я пойду. Мне разрешили зайти к тебе совсем ненадолго. Завтра после занятий загляну, покажу, как на мне сидит форма лицея, — тараторю, чтобы она опять не начала спрашивать про него.

— Соня, я спросила...

— Я побежала, мам. До завтра, — быстро целую ее в лоб и бегу из палаты.

В коридоре прижимаюсь к стене, стекаю по ней на корточки и реву, закрыв лицо ладонями.

Я не умею о таком говорить! Я еще не пережила, не переболела этим! А как сообщить маме о гибели ее мужчины, у меня просто не укладывается в голове!

— Не сиди на полу, — Платон пытается меня поднять.

— Не трогай меня! — в отчаянной злости кричу на него. — Я просила не прикасаться, — рвано вздыхая, стараюсь успокоиться.

— Ты же знаешь, мне плевать, — наигранно безразлично. — Я никого не слушаю, — вздрагивает меня вверх и крепко прижимает к себе, укрыв своим балахоном.

— Пусти! — дергаюсь.

— И не подумаю, — кольцо из крепких рук сжимается сильнее. — Плачь, — шепчет он мне в макушку, — я буду рядом.