Ржавчина

Парижъ, 5 сентября.

Ты пишешь, что ничего не поняла изъ моего письма. Вѣрю. Но развѣ легко рвать себя на клочки, развѣ возможно написать про себя то, что покраснѣешь сказать про чужаго? Вѣра, милая, я ужасно несчастлива! И это чувство въ такой острой формѣ охватываетъ меня, что я пользуюсь всякимъ маленькимъ случаемъ, чтобы заглушить его. Какъ пьяницу тянетъ къ бутылкѣ, такъ и меня затягиваетъ та жизнь, которую я веду здѣсь: боязнь остаться одной, оглянуться назадъ, задуматься побольше надъ своею судьбою — заставила меня искать постоянно новыхъ и новыхъ развлеченій. Обѣды, ужины, шатанье по ресторанамъ отуманили меня, но спокойствія не дали.

Я рѣшила не писать тебѣ ничего, чтобы не вдумываться, — все равно, возвращаться некуда. Въ Россію ѣхать я не могу, — мужъ проситъ меня не пріѣзжать, мать чуть ли не прокляла… Ѳедя не хочетъ и знать… Неужели онъ никогда не любилъ меня? А какъ я вѣрила!… Теперь ужь любить я больше не могу, а главное — не могу вѣрить. И это ужасно, ужасно потому, что даетъ къ самой себѣ какое-то противное, унизительное чувство. Бываютъ минуты, что я ненавижу весь міръ, ненавижу всѣхъ и все, а больше всѣхъ ненавижу себя… Тогда веселый, праздничный Парижъ для меня невыносимъ. А между тѣмъ я не могу выѣхать отсюда. Ко всѣмъ прелестямъ жизни примѣшивается матеріальная невзгода, я задолжала всюду, а писемъ и денегъ изъ Россіи нѣтъ, какъ нѣтъ. Я начала уже закладывать вещи. А каждый вечеръ проѣдаются и пропиваются сотни франковъ!… И сказать правду, только и живешь что въ эти вечера и для этихъ вечеровъ, когда самолюбіе заснетъ, а прошлое подернется какимъ-то туманомъ, или совсѣмъ исчезнетъ…

Какъ это все должно тебѣ казаться чудовищнымъ въ твоей благочестивой глуши!…Хуже всего то, что видишь, какъ идешь съ крутой горы, а остановиться или вернуться не мыслимо.

Это должно быть мое послѣднее письмо къ тебѣ. Быть съ тобой неискренной — я не могу. Писать же все, какъ есть, бичевать себя — нѣтъ силъ. Одинъ Богъ знаетъ, чего мнѣ стоило написать это письмо. А я и безъ этого слишкомъ много страдаю. Прощай. Я должна умереть для тебя. Ты, чистая и добрая Вѣра, можетъ бросишь въ меня грязью, можетъ-быть съ негодованіемъ отвернешься отъ меня, — я привыкла даже и къ этому, или должна бы привыкнуть. Прощай.

Любящая тебя все такъ же искренно

„Анна“.