Парижъ, 3 ноября 187… года.
Мой единственный другъ! Совершенно случайное обстоятельство точно пересоздало меня. Я продрогла на одномъ катаньи, простудилась и заболла. Болзнь продержала меня недлю въ постел. Это прервало тотъ запой наслажденій, который не переставая длится уже боле полгода. Я за все это время въ первый разъ имла возможность одуматься, взглянуть на себя со стороны. И къ какимъ ужаснымъ выводамъ пришла я! Я вижу, что дошла до каменной стны. Сзади — глубокій ровъ: идти впередъ — разобьешь голову; вернуться назадъ — свалишься въ пропасть. Что длать?… Какъ зачеркнуть все прошлое и начать снов жить? А жить такъ хочется!… Я съ изумительной ясностью могу нарисовать всю свою жизнь. Лежа одна въ скучномъ номер, я перебираю малйшія подробности моего существованія. А какъ только стану отыскивать причины того, что я теперь изъ себя представляю, мысли начнутъ путаться. Я лежу здсь истерзанная физически и нравственно, одна, никому во всемъ мір ненужная, и голову ломаю себ, кто виноватъ въ этомъ… Неужели сама я?
Я даю себ сотни отвтовъ на этотъ вопросъ.
Иногда мн кажется, что моя гадкая натура довела меня до этого. Такъ я разв виновата въ ней? Кто не зналъ въ Т — ской губерніи моего отца? При крпостномъ прав на него смотрли какъ на чудака, а потомъ онъ сталъ притчей всей губерніи. А мать? Ей ужь за сорокъ, а она и до сихъ поръ разъзжаетъ по водамъ съ разными баритонами.
Можетъ-быть я виновна въ томъ, что всю жизнь провожу въ бездльи? Такъ что же мн длать? Слышала ли я съ дтства хоть одинъ разъ, что нужно заниматься чмъ-нибудь? — Никогда. Да я и не умю ничего длать. Насъ ни въ институт, ни въ парижскомъ монастыр этому не учили. Вс мысли, вс разговоры, вс желанія сводились къ любви, мы создавали себ вымышленныхъ objets, ходили къ нимъ въ темный корридоръ на свиданіе и потомъ разсказывали другъ другу въ возможно яркихъ и даже дальныхъ выраженіяхъ подробности этихъ небывалыхъ свиданій. А потому и вся моя жизнь — одно стремленіе любить. Въ этомъ-то и мое горе. А виновата ли я въ немъ?
Первый мущина, котораго я встртила по выход изъ монастыря, былъ Никсъ. Его я и полюбила. И съ тхъ поръ только любовь и занимала меня всю: вс мои мысли, все счастье, все горе, вс надежды не шли дальше любви. Не правда ли, достойно и похвально? И теперь, когда я никого не люблю и никмъ не любима, я сознаю, что мн не хочется жить.
На дняхъ мысль о смерти такъ ясно предстала передо мной, что мн невольно захотлось молиться. Но меня и этому даке не научили. Я не знаю Бога. Изъ всего слышаннаго о немъ мн больше всего запомнилось, какъ нянька настаивала, чтобъ я выучила наизусть „Врую“, когда я не могла даже выговорить слово „Вседержителя“… Потомъ въ институт я должна была учить какіе-то Начатки, не думая о томъ, что въ нихъ говорится. А въ монастыр я, на правахъ православной, могла не посщать уроковъ закона Божія, читающихся для католичекъ. Тутъ ужь я совсмъ отвыкла отъ Бога. Когда вышла замужъ, мн некогда было и думать о немъ.
Если не дали религіи, должны бы дать твердые нравственные принципы. Мн о нихъ и говорить смшно.
Какой же итогъ? — Сотворили на свтъ Божій съ чувственною натурой, поддерживали и развивали эту чувственность воспитаніемъ и, не давъ никакой опоры, никакого оружія, пустили въ жизнь. Я ли виновата въ этомъ?
Не думай, дорогая моя Вра, что я хочу выгораживать себя, или защищаться. Мн легче сознавать себя виновной и принимать вс невзгоды, какъ заслуженную вару. Но мн хочется истины — и не для себя, а истины для истины. Когда я лежу такъ одна, въ своей полутемной комнат, и начну вдумываться во все это, мои личныя страданія уйдутъ далеко, Анны Слащовой для меня не существуетъ, а существуютъ сотни и тысячи людей, страдающихъ не по своей вин. Сколько я знала и знаю женщинъ, на которыхъ воспитаніе и среда точно наложили ржавчину… Какъ смыть ее, даже когда и сознаешь ея разъдающее дйствіе? Вдь она копилась годами, а можетъ получена ужь при рожденіи…
И какъ очнусь, да оглянусь на себя — мн до злобы сдлается досадно, что я живу до сихъ поръ. Зачмъ, кону нужна я?…Всмъ чужая, и не только никому не принесшая пользы, но даже не съумвшая создать личнаго счастія. А между тмъ этимъ было занято все существованіе. И такой маленькой, маленькой, такой жалкой, такой ничтожной покажусь я себ, что моя смерть представляется мн пустякомъ, о которомъ и задумываться не стоитъ. Ты, пожалуй, не повришь этому. Какъ хочешь, хоть я бы желала только одного, чтобы ты врила каждому слову, сказанному тутъ мной. Вдь я не длаю выводовъ, а только привожу факты. Суди меня ты сама.
Прощай, Вра! Прими отъ меня совтъ: не полагай всей жизни въ чемъ-нибудь одномъ. Если нитка оборвется, ты неминуемо слетишь въ проласть. А какъ въ ней темно…
„Анна“.
