Ржавчина в крови

Когда вновь появилось солнце и дороги в городке полностью высохли, пришлось разобраться со смертью. Нам оставалось снять дуэли Меркуцио с Тибальтом и Тибальта с Ромео, то есть сделать последнее, огромное усилие, прежде чем распрощаться с Сан-Джиминьяно.

Утром, когда должны были возобновиться съёмки, пока Леда обсуждала какую-то проблему со звукооператором, я наблюдал за молодыми актёрами, которые сидели со своими шпагами на площади, в тени балкона, и беседовали.

Алек, явно в плохом настроении, уселся на землю и протянул свои тощие ноги прямо в дорожную пыль, не думая о том, что он в сценическом костюме. Ну почему он должен выходить на сцену именно сейчас? Стоит слишком прекрасный солнечный день, чтобы умирать, ну что стоило Шекспиру дать пожить доброму Меркуцио ещё два акта! Он вздохнул, недовольно фыркнул и дёрнул ногой.

Френсис пожал плечами, и его улыбка обернулась гримасой. Он, напротив, предпочёл бы умереть при дневном свете, как Аякс, а не угасать в безвестности, сливаясь с мраком.

Алек заворчал. Шекспир — мошенник, он не должен защищать его.

—  Poor Mercutio! [86]— протянули Френсис и Бартоломью. Бедный Меркуцио!

И тут к ним присоединился голос Алена, который сказал, что он никогда об этом не задумывался, но Алек прав.

Ромео и ДжульеттаШекспира — это по сути манифест третьего возраста, смертный приговор юным годам, потому что, если разобраться, никому из молодых героев трагедии не удаётся спастись и отложить что-нибудь на старость. Старуха с косой настигает их всех — первым убивает Меркуцио, потом Тибальта, Ромео и, наконец, Джульетту.

—  But not Benvolio! [87]— воскликнул Бартоломью, когда все умолкли. — Ребята, уж извините, но я всех вас переживу!

Они расхохотались, а когда заметили меня, вскочили и убежали на середину площади.

Только Френсис остался, я похлопал его по плечу, заставив выпрямиться, и посоветовал не быть таким пессимистом.

—/’m not, — возразил он. Но остался верен Китсу: Стихи, слава и красота сильны, конечно, «о смерть сильнее, смерть — награда Жизни.

Проследив за его взглядом, я увидел бледное лицо Лавинии, выделявшееся среди других, под солнечным зонтом, улыбающееся.

Съёмки в Сан-Джиминьяно без всяких проблем и осложнений сменились съёмками в Монтемерано. Тоже Тоскана, тоже зной но всё-таки ближе к морю, иногда пахло морской солью, а по вечерам долетал лёгкий прибрежный ветер.

Мы переместили нашу ставку в дом Андреа Меи, друга Федерико. Маркиз, явно обнищавший, слишком высокий, чтобы выглядеть красавцем, но всё же по-своему очаровательный, этакая непропорциональная греческая статуя.

По случаю нашего приезда он устроил праздник, в котором принял участие и мэр городка, встретивший меня торжественным рукопожатием и обещанием, что ничто и никто не помешает нам и мы станем снимать наш фильм при всеобщем восхищении, без каких-либо помех.

Увидев на площади группу табунщиков, гарцевавших на своих лошадях, английская часть группы поразилась, никто даже не предполагал, что у нас, в Италии, есть свои ковбои.

Лавиния шепнула мне на ухо, что её отец, уехавший в аргентинские степи, тоже, возможно, стал гаучо — пастухом.

— Странно, почти не помню его лица, — сказала она, глядя на далёкий закат. Он отразился в её глазах, затуманенных слезой.

Так я узнал, что Джон Олифэнт ещё жив и, несмотря на молчание Эвелин, дочь поддерживает с ним отношения, получает письма из Аргентины к Рождеству и дню рождения, время от времени какой-нибудь чек и в ответ посылает открытку.

Потом откуда ни возьмись появился какой-то журналист, спецкор бог знает какого журнала, и целую неделю торчал на съёмочной площадке, интервьюируя всех по очереди актёров, делая множество снимков, что-то записывая, выясняя.

— Почему именно Шекспир? — всё время спрашивал он.

— А почему нет? — без устали говорил я, не в силах понять, что же всё-таки ему хочется узнать. — Вчера, сегодня, завтра… Пока любовь будет воспламенять сердца, пока восторг любви будут сдерживать условности, недопонимание, в мире будет ещё много Ромео и Джульетт.

И посматривал в сторону Френсиса и Лавинии, отдыхавших в перерыве между съёмками в тени невысокой каменной ограды, вытянув ноги и откинув голову назад. Смотрел и на мисс Бернс в белом платье, сидевшую на складном стуле в шаге от них, — бледный демон, караулящий их.

Словно почувствовав что-то, она теперь ни на минуту не оставляла ребят одних, превратившись в белую тень Лавинии. Стоило ей сделать хоть шаг, мисс Бернс тотчас следовала за ней. Поэтому ребята старались выучить как можно больше итальянских слов и выражений, чтобы говорить на этом языке и исключить, таким образом, chaperonиз разговора. Леда стала их карманным словарём, а я — «Энциклопедией Треккани» [88].

— Ферруччо, что это такое?

— А это?

— А это?

После каждого моего ответа следовал новый вопрос, и под конец я уже изнемогал, не зная, что делать, смеяться или плакать, и останавливал их, похлопав по плечу и взмолившись: