Ржавчина в крови

— Хватит, ради бога!

Однако учить их чему-то новому, смотреть, как они делают первые шаги во взрослой жизни, доставляло мне особую радость, словно колокольчик звенел в сознании, всё внутри сжималось от волнения, я понимал, что, будь у меня дети, я вёл бы себя с ними точно так же — точно так же терпеливо и нескончаемо повторял бы слова и фразы. И преисполнялся гордости, поглядывая на моих английских ребят, которые обменивались нежными улыбками и взрослели, расцветая с каждым днём.

Лик луны начал постепенно меняться. Её жёлтый овал сделался ущербным, словно окунувшись в чашку с чаем. Дни бежали, второй месяц работы подходил к концу. В этом году июль тоже обещал быть историческим.

В Монтемерано обитала целая община диких кошек, во время съёмок они с любопытством смотрели на нас с невысокой каменной ограды или ходили за нами, мурлыкая, тёрлись о ножки моего складного стула, особенно когда появлялись корзинки с завтраком.

Однажды рыжий куцый кот разлёгся на перилах балкона и крепко уснул там на глазах у изумлённой Лавинии, когда мы снимали главную сцену трагедии — встречу влюблённых после праздника в доме Капулетти.

Пришлось остановить съёмку, выключить камеры и обменяться растерянными взглядами, забыв, что Ромео — это Ромео.

Лавиния в ночной рубашке Джульетты совершенно растерянно смотрела с балкона вниз.

— Ферруччо?! — воскликнула она, разглядев меня среди тех, кто смотрел на нее запрокинув голову. Что ей делать?

— Не трогай его, дорогая! — посоветовал я в мегафон. Судя по виду, у него вполне может быть чесотка. Я послал к ней Леду с одеялом, и неприятный гость тут же был мирно изгнан, оставшись предметом шуток и веселья всей съёмочной группы.

Но коты ничего не желали знать о нас. Словно наше присутствие вызывало у них беспокойство, вынуждало контролировать свою территорию, убедиться, что мы не пустим тут корни, не останемся слишком надолго — короче, мы мешали им.

По ночам они мяукали под моим окном, пока я не выглядывал и не прогонял, крича и размахивая руками.

Однажды, когда мы лежали в полном отчаянии, что не можем заснуть из-за их воплей, Федерико схватил с пола свой ботинок и швырнул его в окно. Но потом понял, что, хоть они и замолчали, ему теперь придётся отправляться за своим ботинком на улицу.

Иными словами, сыграли вничью, и он со вздохом покинул комнату. Я тоже поднялся с кровати, отодвинул штору и выглянул наружу, ожидая увидеть его в темноте и помахать.

— Ну как, нашёл? — крикнул я, рассмотрев в ночной темноте его белую льняную рубашку.

Он мотнул головой, как бы говоря «нет». Я подождал немного и, пока он искал свой ботинок, разглядывал бесчисленные звёзды, из-за которых небосвод казался серым, потом опять крикнул:

— Ну что?

Федерико подошёл ближе к стене и помахал ботинком. Он нашёл его на лужайке.

— Вот он. А теперь свешивай свою косу, Рапунцель! [89]

Он не стал ждать моего ответа, побежал по лужайке и свернул за угол, исчезнув в темноте, я услышал только отголосок его смеха.

Я так и стоял бы, глядя на котов, которые вновь захватывали утраченную территорию, если бы не стук в дверь. Я задвинул штору и поспешил к двери, понимая, что это не Федерико: он не мог вернуться так быстро.

— Чао, Ферруччо. May I come in? [90]— произнесла Лавиния, остановившись на пороге, в халате цвета перламутра, который купила на днях на рынке в Монтемерано. Леда приобрела тогда же фиолетовый жакет, Китти — бархатную юбку; они разгуливали между прилавками, как туристы на каникулах, торгуясь с продавцами в современной Италии.

Я посторонился, жестом пригласил Лавинию войти, прикрыл дверь и прошёл следом за нею к кровати. Но сел только я, Лавиния была слишком взволнованна, стояла, покусывая нижнюю губу и глядя на меня огромными глазами, словно раненое животное.

Что случилось? спросил я и замолчал, подняв брови, а прижав ладони к одеялу, невольно отметил: какая грубая ткань.

— Ау те![91]— вздохнула Лавиния, совсем как Джульетта.

— Ты чем-то опечалена, дорогая? Устала? Come here [92],иди сюда.

Она присела ко мне на колени и улыбнулась. Я откинул её волосы со лба и посмотрел на неё терпеливо, как смотрел десять лет назад, когда её держала на руках Эвелин, ожидая, что наконец она перестанет молчать и заговорит. И почувствовал, что готов ждать хоть целый век, время утратило всякое значение, Лавиния никогда не повзрослеет, так и останется для меня навсегда ребёнком.

— I…[93]

Я услышал шаги в коридоре, посмотрел на дверь и увидел, как опустилась ручка.

Сейчас дверь откроется и войдёт Федерико, но он остановился — наверное, догадался, что у меня гостья, потому что Лавиния как раз в этот момент громко заговорила, умоляя меня попросить мисс Бернс не приходить больше на съёмочную площадку. Ведь я как режиссёр, пояснила она, имею право высказать такую просьбу.

Дверная ручка поднялась, и мы продолжили разговор.

— Почему?