Ржавое зарево

Выраженье лица наузницы-чаровницы (ничего подобного вятич прежде никогда на этом лице не видал и вряд ли захотел бы увидеть еще хоть раз) заставило Кудеслава молча да бездвижно смотреть, как сыплется наземь пепел его родимого очага.

Через миг-другой Векша уронила лядунку и отступила на шаг, сдувая остатки пепла с лежащего на ладони багряного камня. А потом выученица волхва осторожно, словно опасаясь того, что должно было произойти, коснулась мерцающего лала кругляшкой со знаком Двоесущного.

И на маленькой перепачканной ладошке вспыхнул огонек. Холодный, но живой и радостный.

Настоящий.

Скорчившись, словно бы пытаясь укрыть новорожденный светоч от несуществующего (или неощутимого?!) ветра-погубителя, Векша принялась нашептывать какую-то трудноразборчивую скороговорку. В шепоте этом собственный Векшин голос мешался с надтреснутым блеяньем дряхлого волхва; и был этот шепот вовсе не таким тихим, как сперва показалось Мечнику… Вот только разобрать хоть единое слово было никак не возможно, потому что вывернувшаяся откуда-то сбоку Мысь беспрерывно и тоже отнюдь не тихо канючила:

— Железо, которого нет! Слышишь? Проси железа, которого нет! Чего нету, то и превратить ни во что не смогут! И всех ратоборцев, которых не стало! Слышишь? Всех! Всех!

Может, Векша слышала, а может, и нет — во всяком случае, по ней не было видно, замечает ли она Мысины приставания.

А небесный курган и курган земной уже слились вершинами, срастив во что-то непостижимо-единое зыбкость и незыблемость, переменчивость и неизменность, здешнее и чужое… Там, где небо коснулось земли, где высился каменный истукан одного из бесчисленных воплощений Светловида, — там теперь занималось, крепло угрюмое ржавое зарево. Тяжкое. Самодовольное. Родившееся не для того, чтобы умереть.

Вот только напев Борисветовых тварей едва уловимо менялся — обозначалось в нем что-то, чего раньше не было и чего явно не должно было быть. И сам хоровод замедлил свое безостановочное круженье, задергался, исказил доселе безупречные очертания… и вдруг надорвался, выплюнул из себя стремительные хищные тени.

Их были десятки, тех, кинувшихся к Мечнику, к Векше и Мыси, к слабому огоньку, теплившемуся в Векшиной горсти.

А-а, заметили, наконец?!

Краем глаза уловив движение справа от себя, вятич крутнулся на месте и увидел еще одного выворотня — гораздо ближе тех, которые налетали со стороны холма. Небось этот громадный рыже-бурый волчина до самого последнего мига скрадничал возле опушки, прикидываясь какой-нибудь гнилью — как недавно прикидывался корягой его собрат, похититель меча.

Уже некогда было раздумывать о том, возможно ли вовсе безо всякого оружия управиться с нездешней потворой. Единственно, что оставалось Кудеславу, — это подставиться под ее наскок.

Борисветова зверюга с ходу грянулась о стоящего на пути человека, сшибла его с ног и рванулась дальше — похоже, она попросту не видела ничего, кроме холодного пламени Счисленева камня. Рвануться-то потвора рванулась, только без особого толку: лежа на спине, Мечник ухитрился не только поймать, но и удержать выворотневу заднюю лапу. Лишь тогда волкоподобное страшилище обернуло к Кудеславу ощеренную клыкастую пасть.

Вятич попытался вскочить, но не успел — новый наскок выворотня опять сшиб его наземь. Обеими руками вцепившись в горло навалившейся твари, Кудеслав изо всех сил пытался уберечь свою шею от рвущихся к ней длинных слюнявых клыков. Но даже всех Кудеславовых сил оказалось для этого маловато. Мечнику чудилось, будто он явственно слышит треск своих лопающихся от напряжения сухожилий, предплечья и пальцы свело мучительной судорогой, а лицо уже мокрело от горячих зловонных выдохов, и неотвратимо близились, близились, близились жадный многозубый оскал да совершенно человеческое злорадство в глазах, не похожих ни на человеческие, ни на звериные… ни вообще на глаза…

И вдруг…

Выворотнева плоть, казавшаяся обомшелым камнем, внезапно и необъяснимо обмякла под пальцами Мечника, багрянец жутких глаз потускнел, подернулся смертным пеплом…

Аса.

Аса с Жеженевым молотком в руке.

Вот, стало быть, почему тот давний выворотень в вятском лесу испугался месящих воздух копыт вздыбленной лошади! И вот, стало быть, что означали показавшиеся бредом слова урманки про «не тот конец»! Ударь в свое время Остроух безглазую тварь не лезвием, а обухом колуна — тут бы этой самой твари и гибель. Не спасло бы ее тогда свойство нездешней плоти превращать в себя вонзившееся. Не рубить да пронзать, а бить, мозжить, ломать надобно — вот и вся премудрость. А коль так, то, возможно, и Желтый Топор все-таки сумел?.. О-ох же ж и к месту-времени вспомянулось! Леший бы память твою задрал с ее хозяином вместе!