Ржев – Сталинград. Скрытый гамбит маршала Сталина

Возможно, была совсем другая причина его задумчивого состояния? Не будем забывать и о том, что Сталин был еще и обычным человеком – Иосифом Виссарионовичем Джугашвили. Политики, исследователи, а впрочем, и некоторые простые люди часто об этом забывают или не дают ему права даже считаться таковым. Больше отдают дань иногда не точно установленным фактам, а своим эмоциям. А он ведь, как и другие, также мог испытывать человеческие чувства. Правда, умея владеть собой, некоторые из них подавлял силой воли. Но все равно какие-то внешние или внутренние обстоятельства, несомненно, завладевали им. Подчас безоглядно.

Таким чувством в ту поездку под Ржев, наверное, было трудное признание, и в первую очередь самому себе, появившейся с начала войны вины за то, что не все ему удалось сделать правильно в эти тяжелые месяцы на полях сражений.

А в некоторые моменты, наоборот, он явно, в силу обстоятельств, поступался собой и применял административный ресурс, использовал свой авторитет, чтобы громить Гитлера, который, как известно, также военных «академиев» не заканчивал, но смог нанести СССР тяжелейший удар, чуть не поставивший страну на колени.

Да, победа была нужна всем! Но любой ли ценой? Вот об этом все чаще и чаще задумывался Иосиф Джугашвили, оставаясь один на один с собой. Он прекрасно знал священные каноны церкви и то, когда по ним за свою вину человеку до́лжно было каяться. Но перед кем? Кто у него мог быть духовником? Кому вождь мог причащаться перед Покаянием? Перед своими воинами? Бывали у Верховного такие моменты, когда хотелось покаяться перед ними. Но очень редко. А вот каяться перед всевидящим оком Бога и перед собой можно было в любое время. Но совершать такое священнодейство даже для себя, понятно, нужно было в тишине, одному. Лучше там, где случилась беда, трагедия…

Именно поэтому Иосиф Виссарионович поехал туда, где больше всего полегло народа, – под Ржев. Количество погибших, в отличие от других, он знал совершенно точно. Но мог ли Сталин рассчитывать в своем Покаянии на прощение павших? Наверное, нет. Они уже были повержены, а потому безмолвны. Но дух их, не давал спокойно жить – не вождю, но человеку. Все это он, даже как недоучившийся священник, прекрасно знал и понимал. Твердо сознавал, что, скинув груз своей вины в Покаянии, ему станет легче. Тогда он сможет смотреть на мир более светлым взглядом, так как попросил прощения у тех, кого без лишних переживаний посылал на смертный бой.

Отсюда, очевидно, и возникло его неодолимое желание быть там, где оказалось больше всего потерь и куда сам Иосиф Джугашвили, как Верховный главнокомандующий, направил сотни тысяч воинов. Не все они остались в живых. Многие погибли… И ему нужно было сказать над полем боя слова прощания и слова прощения.

Но, еще раз повторю, простили бы его те, кто отдал самое главное – свою жизнь, которые, быть может, не смогли оставить после себя наследников и наследниц? Этого мы не узнаем никогда.

Дочь хозяйки дома Кондратьевой, София, рассказывала, что за время пребывания в деревне Хорошево Сталин редко выходил из дома. По ее словам, Иосиф Виссарионович любовался Волгой (специально переставили обычную деревенскую железную кровать, на которой он спал, к окну), осматривал оставшиеся немецкие блиндажи, гулял по саду. Особенно его привлекали в саду огненные красные цветы. [26]

По свидетельству писателя-фронтовика Владимира Дмитриевича Успенского в его неожиданной книге «Тайный советник вождя», Сталин не забыл того, чему его учили в юношестве. Вот почему «начальник охраны Власик и очередной комендант Кремля знали, если Сталин поздно вечером или ночью один выходит на прогулку, значит, надо заранее отпереть дверь Успенского собора и частично осветить его изнутри. Обычно в таких случаях Сталин пересекал несколько раз Тайницкий сад и возвращался не в рабочий кабинет, а прямо на квартиру. Но иногда сворачивал в собор и оставался там минут пятнадцать, а то и полчаса.

Что он делал: молился? каялся? размышлял? На эти вопросы невозможно ответить: ни Власик, ни кто другой никогда не заходили в собор вместе с Иосифом Виссарионовичем. Да никому и не известно было об этом, кроме нескольких избранных лиц, умевших молчать. Может, он просто молодость семинаристскую вспоминал или глубоко веровавшую маму свою – Екатерину Георгиевну Джугашвили. До войны такие посещения случались редко, а с лета сорок второго года все чаще». [27]