С аквалангом в Антарктике

Три дня погружаемся, скоблим дно, собираем животных, фотографируем, считаем и измеряем; опять работаем по обычной программе. Нависающие ледяные стены местами доходят до двадцатипятиметровой глубины, все зоны на дне несколько сдвинуты вглубь, погружаться приходится сразу на 30–35 метров. Но сейчас это для нас пустяки, проходимость ушей у всех прекрасная, под водой мы чувствуем себя отлично. Зато наверху усталость все больше берет свое: ходим как сонные мухи и с нетерпением ждем, когда же наконец сломает лед, тогда уж волей-неволей в работе будет большой перерыв. Однако лед, вопреки всем прогнозам, только делается тоньше, но стоит непоколебимо. Мы уже ходим по нему с опаской, хотя в скафандре нестрашно и провалиться. По наблюдениям летчиков, в море лед уже довольно давно ломает, с сопок уже заметна черная полоса открытой воды вдали, но здесь, у берега, по-прежнему ничто не меняется. Только вода перестала быть фантастически прозрачной, она заметно помутнела, появилось много планктона и с каждым днем его становится все больше. Впрочем, если на сравнивать с тем, что было раньше, вода все равно довольно прозрачная. Животные на дне такие же, как на предыдущей станции, количественные сборы приносят мало нового. Мы почти не получаем новых данных, а подтверждаем сделанное раньше, это не так интересно, но не менее необходимо и убеждает нас в достоверности полученных результатов. Лишь в глубине находим иногда новых животных, но это в основном мелкие и малозаметные формы, мы поработали уже немало, а разнообразие зверей в море не бесконечно. Однако иногда бывают и приключения. Раз, спустившись для фотосъемки, я испытываю странное ощущение. Погружение уже подходит к концу, осталось всего два-три кадрика пленки, и тут вдруг начинает казаться, что я не один, что здесь есть еще кто-то. Ощущение смутно и неясно, но я начинаю оглядываться: кажется, что где-то должен быть осьминог. И верно, прямо на камнях сидит маленький, размером с котенка, спрут и смотрит на меня большими глазами. Прежде всего — сфотографировать. Осторожно поворачиваюсь, стараясь не взмутить тончайший ил на дне, щелканье фотоаппарата необычайно громко, ослепительная вспышка озаряет дно. Боюсь, что осьминог уплывет, но нет, он почти не реагирует и только чуть переползает на своих щупальцах. Еще один снимок, еще — трудно определить на глаз расстояние с необходимой точностью, а кадры неповторимые. Осьминог спокойно позирует. На четвертом снимке кончается пленка, теперь нужно поймать зверя. Он скользкий и плотный и не противится, когда я беру его рукой, только из зеленоватого делается бурым с белыми пятнами. Поднимаюсь, и постепенно цвет осьминога кажется все более ярким, а у поверхности становится оранжево-красным. Пойманный осьминог был посажен в ведро, но не хотел смириться с неволей и незаметно для нас выпрыгнул оттуда. Мы долго его искали и нашли под скамейкой в нашем балке, он был еще жив, но весь перемазан в пыли и грязи. Неприятно было его убивать, но все же спруту пришлось закончить свое существование в банке со спиртом.

Следующий день начался как обычно. Я стоял на страховке, Грузов и Пушкин спускались. Сделали уже три погружения и готовились к последнему, четвертому. Женя, одетый во все снаряжение и почти готовый к спуску, стоял у лунки и натягивал перчатки. Я глядел на бескрайнюю ледяную равнину, тянувшуюся к океану; холодная и безжизненная, она лишь местами была рассечена трещинами, да кое-где унылое однообразие льда прерывалось заснеженными скалами островов. Ничто не нарушало безмолвия, казалось, зримо витавшего над бесконечным простором. Внезапно как бы далекий вздох долетел до моего слуха: «Пфуу…» и над трещиной во льду поднялось облачко пара, точно выброшенное крошечным паровозиком. Появилось над льдом и мгновенно растаяло на ветру, через секунду над тем же местом поднялся узкий и длинный черный треугольник, снова: «Пфуу…» — и далекий вздох опять донесся до нас. Женя стоял в нескольких метрах от меня, я дернул за веревку, он обернулся.

— Сегодня больше спускаться не будем…

— Почему?!

— Косатки.

— Где?

— Вон там, в трещине, метрах в четырехстах от нас.

Мы оба внимательно смотрели на лед и прорезавшую его трещину. Все было спокойно минуту, и две, и три. Потом снова облачко пара поплыло над льдом и острый черный треугольник поднялся в воздух. Мы не испытывали страха, не было и взволнованных разговоров и вообще ничего такого, что некоторые журналисты считают обязательным для таких моментов. Просто мы понимали, что это новое обстоятельство еще больше усложняет обстановку, которая и так была нелегкой.