С аквалангом в Антарктике

Работа шла успешно, и мы решили начать постепенно продвигаться в глубину — нам нередко вспоминались огромные кувшины на отвесной стене, уходящей в бездну. Взяться за это предстояло мне: состояние ушей у Пушкина медленно улучшалось, но он все еще не мог спускаться вниз с достаточной скоростью. Мы не раз обсуждали вопрос о том, на какую глубину вообще следует здесь спуститься. Эта проблема имела две стороны — практическую и психологическую. Нужно было решить: ввести для всех одну предельную глубину или установить ее отдельно для каждого водолаза — в этом и состояла психологическая сторона вопроса. Второй вариант обеспечивает более эффективную работу, так как наша подготовка и опыт неодинаковы. Зато сразу же возникают затруднения: те, кто допущен к спускам на меньшую глубину, считают себя обиженными, а свои способности — недостаточно оцененными. Это вызывает ухудшение отношений, делает работу неприятной и может полностью обесценить небольшое увеличение эффективности. Я долго размышлял над этой проблемой и в конце концов склонился к первому варианту. Максимальную глубину для всех троих — считая Грузова, который скоро должен был приехать — решили определить в 50 метров, что было несколько меньше той глубины, на которую мы спускались на Севере. Я уверен, что мы вполне могли бы спуститься и глубже, по крайней мере, до 70 метров, но риск при этом значительно увеличивался, так как у нас не было опыта работы на такой глубине, а Антарктида — неподходящее место для подобных экспериментов. К тому же ценность столь глубоких спусков с точки зрения научных результатов была бы не очень велика — мы не могли пробыть на этой глубине больше пяти минут. Мы решили ни при каких условиях не опускаться глубже установленного предела.

Погружения на большую глубину требуют особых навыков. Чтобы их восстановить, следовало сперва сделать три-четыре спуска на глубину 42–43 метра. На этой глубине в скале был небольшой выступ, на котором можно было отдохнуть, что при глубоководных погружениях очень важно. Спуски эти оказались не слишком сложными, самочувствие под водой было хорошим, я собрал довольно много ранее не встречавшихся нам животных. С выступа огромные кувшины были хорошо видны, и можно уже было рассмотреть, что это губки.

Однако спуститься к ним было значительно труднее, так как у вертикальной стены нельзя было остановиться: меня немного тянуло вниз, губчатая резина костюма сжималась с глубиной. Невозможно было и повиснуть на веревке: я начинал качаться и не мог собирать животных. Следующее погружение было на глубину 47–50 метров. Нырнул вниз и через минуту был уже на глубине 20 метров, после полуминутного отдыха опустился вниз, на площадку на глубине 36 метров, оттуда — на уступ на глубине 42 метров. Теперь предстояло погрузиться глубже. Начал очень осторожно спускаться, чуть-чуть противодействуя погружению слабыми гребками ласт. Стена, сплошь покрытая животными, проплывала на расстоянии полуметра от моей маски. На глубине 45–46 метров население изменилось: вместо зарослей гидроидов появилась масса червей в известковых трубках, из которых высовывались только венчики щупалец. Среди червей росли изящнейшие ажурные известковые сетки — колонии мшанок. На стене сидело множество необычайных офиур, с шестью длинными и тонкими, усаженными множеством шипов лучами. Чаще всего у офиур бывает пять лучей, формы с шестью лучами довольно редки. Я остановился и стал собирать животных в пластмассовый сосуд, состоящий из нескольких отделений, закрытых выдвигающимися крышками, — очень удачное изобретение Грузова. Приходилось все время грести ластами и одновременно складывать животных в сосуд. Огромные кувшины губок были еще на несколько метров ниже меня, увы, глубже 50 метров. Однако я заметил несколько колоний примерно на той же глубине, на которой я находился, но на расстоянии 20–30 метров по горизонтали. Я раздумывал, подплыть к ним сейчас или же в следующий раз спуститься туда сверху.